моего сводного — своего названного брата широчайшей улыбкой и ткнула в грудь ухоженным ногтем, словно пыталась продемонстрировать наличие природного арсенала для приведения угрозы в исполнение.

— Да и в мыслях не было! — поднял открытые ладони в жесте капитуляции Арсений, — а если бы и было, то после твоей угрозы точно все повылетало бы!

И он с совершенно дурацким видом подмигнул мне. Он. Мне. Так, словно мы, и вправду, случайные люди, которых совершенно беззастенчиво пытаются свести общие друзья. Я просто замерла, не в силах заставить себя хоть как-то прореагировать на его поведение.

Немыслимая для меня ситуация, казалось, не могла стать еще более неловкой, но тут к Лесе и Арсению подскочили Настена с двумя такими же звонкими и прыгучими девицами, которые, с визгами повисев на «дяде Сене» минуту-другую, принялись тормошить Рыж и скандировать:

— Тортик, тортик, тортик!

— О-о-о, нашествие плодожорок! Все-все, угомонитесь уже, иду я за вашим тортиком.

— Русалыч, ты мне это… тоже Седенького обидеть не моги! — развернулась ко мне шагнувшая в сторону костра Леся, в руки которой уже цепко впились сладкоежки, и многозначительно подняла левую бровь. — Ты не смотри, что он весь из себя бруташка такой и как удав невозмутимый. Под то-о-олстой шкурой спрятана тонкая и глубоко чувствующая душа.

— Мне кажется, ты как всегда, немного все преувеличиваешь, — фыркнул Арсений, заботливо поправляя на Лесиных плечах сползающий цветастый палантин, в который она куталась весь вечер, я же только ей молча улыбнулась, не находя пока слов для внятного ответа. — Иди уже, Матушка Гусыня, а то сейчас тебя вместо тортика съедят!

— Седенький, пока я там с мелочью разбираюсь, ты погуляй тут Русалыча немного. Следи, чтобы она у нас в родную стихию опять не занырнула! А то только мы ее и видели! Только это, без рук. Глазками, только глазками, — тоном матери, увещевающей малыша не трогать игрушки в магазине.

— А как же мне ее удержать за хвост? Без ручек-то? — хитро усмехнулся Арсений.

— Лучше заболтай так, как ты это умеешь! — дала ЦУ Рыж и бодро зашагала к остальным, оставляя нас молча уставившимися друг на друга.

О чем нам говорить с Арсением, чтобы окружающие не стали свидетелями нашего обычного, так сказать, взаимодействия, я не знала. Но прямо сейчас я начинала себя опять ощущать, как в нашем прошлом. Арсений — звезда и предмет всеобщего восхищения, вокруг меня его друзья и обожатели, а я понятия не имею, что делаю среди них здесь, и единственное, что отличается, это то, что мне безумно не хочется, чтобы он все разрушил парой фраз, как обычно. Мне было бы невыносимо жаль, если бы все эти люди, среди которых так тепло и легко дышалось еще несколько минут назад, стали смотреть сквозь меня или даже с презрением или опаской, как неоднократно случалось раньше с появлением моего сводного брата. Вот я и молчала, закусив губу, ожидая, когда маска, которую он являл Рыж и остальным, слетит, и мне предстанет Арсений настоящий. Но минута за минутой проходили, и ничего ожидаемого мной не происходило. Арсений так и стоял, молча и не разрывая контакта наших взаимно настороженных взглядов, и только тер подбородок, немного заросший за день отливающей в синеву щетиной. Я поежилась, но не от посвежевшего к ночи ветра, а от ощущения, что сейчас все собравшиеся так или иначе наблюдают за нами, а значит, просто развернуться, так и не сказав ни слова, будет как минимум странно. А как-то объяснять свое поведение я не была готова. К тому же, Бог его знает, как в ответ поступит Арсений. Неожиданно я разозлилась. Вот как я вообще могла оказаться в такой ситуации? Почему? И как же унизительно будет искать хоть кого-то, кто отвезет меня обратно, особенно если все начнут мне демонстрировать, что они друзья Арсения, а я здесь по чистой случайности.

— Что ж… — голос Арсения, почему-то чуть охрипший, едва не заставил меня дернуться. — Выходит, прекрасная Русалка вышла на берег, чтобы взглянуть на забавы сухопутных жителей?

Я заморгала и нахмурилась. Что за глупость? Он что, действительно, изображает незнакомца, неуклюже флиртующего со мной, и надеется, что я ему подыграю? Хотя почему нет, если это позволит пока не демонстрировать окружающим уродливый характер наших отношений. Вот даже не знаю, почему именно я должна была быть той, кто испытывает стыд за то, что они такие, какие есть, но сделать ничего с этим не могла.

— Ну, допустим, эта конкретная Русалка давненько живет вдали от моря, — пробормотала я в ответ и отвернулась от Арсения, потому что мне надоело догадываться, что же он пытается до меня донести, неотрывно глядя все это время. Это как стараться прочесть книгу на заведомо незнакомом языке. Можешь сколько угодно догадываться, но не факт, что и близко имеешь представление о написанном.

— Давненько, — повторил Арсений с непонятной интонацией. Пожалуй, ее можно было бы назвать сожалеющей. — Но теперь, вернувшись, осознала, как скучала по родной стихии и как дома скучали по ней.

Прозвучало и не вопросом вовсе.

— Возможно, так и есть. — Ну, вот что еще сказать-то?

— Так и есть, — опять он словно эхо. — Причем кое-кто даже сам не представлял, до какой степени.

— И кто же это? — я снова повернулась и посмотрела прямо, чувствуя почему-то новый приступ раздражения. Почему мы вообще говорим так и, собственно, о чем?

— Кто-то, кого Русалка, возможно, не замечала раньше.

— Разве? Это был кто-то, кто позволил бы себя не замечать? — Скрыть нарастающий гнев уже не получалось.

— Даже если и не позволял, то разве это заставило Русалку его увидеть? — тяжело вздохнув, ответил Арсений.

— А это нормально — заставлять кого-то видеть себя? — Почему я завожусь от каждой этой фразы вроде ни о чем, при этом больно дергающей за мои натянутые нервы.

— Может, и нет. Но что, если этот кто-то просто ничего не мог с собой поделать? — И по-прежнему в ответ ни признака всегдашней его агрессии, только меня это ничуть не успокаивает.

— Даже задать себе вопрос, какого лешего все это вообще ему нужно? — Едва сдержалась, чтобы гневно не взмахнуть руками и наверняка не привлечь этим всеобщее внимание.

— Выходит, даже этого, — Арсений посмотрел сначала себе под ноги, а потом задрал голову, обращаясь будто и не ко мне вовсе. — Думаешь, он виноват настолько, что о прощении ему и не стоит пытаться просить?

— А он вообще умеет просить хоть о чем-то? Тем более о прощении? — Мне захотелось треснуть его за этот дурацкий разговор, а потом себя, потому что не могла