— Отчего же не удастся?

— От того, что я принял одно решение.

— Какое еще решение?

— Я решил подольше задержаться в вашем городе, независимо от того, успех меня ждет или неудача.

Аркашова какое-то время молчала, словно обдумывая новую ситуацию. Затем посмотрела на своего гостя.

— Зачем вам это нужно?

— У меня в вашем городе родилась идея новой пьесы. Я вдруг заметил, что здешние места удивительно способствуют литературному творчеству.

— И вы здесь хотите писать новую пьесу? — подозрительно посмотрела она на него.

— А почему бы и нет. Сниму квартирку, и буду писать себе. Буду ходить к вам в гости, угощаться вашей замечательной картошечкой. Вы ведь не откажете мне в этом удовольствии хотя бы иногда?

— Зачем вы паясничаете. Вы же знаете, что ничего подобного быть не может, и я об этом прекрасно осведомлена.

— Отчего же не может. Кто мне это запретит? Уж не вы ли?

— Конечно не я. Для этой цели у вас есть жена.

— Я развелся два года назад.

— Вы забываете о том, что в таком маленьком городке, как наш, ничего невозможно утаить. Уже все говорят о приезде вашей жены и вашем с ней семейном воссоединении. Не думаю, что она позволит вам здесь задержаться слишком долго.

— То, что вы мне сказали сейчас, мало напоминает действительность. Наше воссоединение с женой настолько же реально, как ваше с Егором.

— Но зачем-то же она приехала сюда после двухлетней разлуки с вами. Неужели только затем, чтобы просто посмотреть на вас?

— Цель ее приезда вполне понятна. Она надеется на то, что премьера пройдет успешно. А так же на то, что я не забуду про нее при этом и позолочу ее ручки.

— Чтобы надеяться на это у нее должна быть веская причина. Вы ведь не станете это делать для постороннего человека, пусть даже когда-то и близкого вам.

— Разумеется, нет.

— В таком случае, если она на это надеется, значит, для этого у нее есть все основания. А вы меня сейчас пытаетесь убедить в обратном.

— Мне трудно доказать вам сейчас то, что доказать невозможно. Вам лучше просто поверить мне и все.

— А я и не требую от вас никаких доказательств. Кто я вам, чтобы этого требовать?

— Вы прекрасно знаете, что стали для меня намного больше, чем просто коллега по работе. Я надеялся, что я для вас тоже.

— Ваша значимость для меня намного меньше, чем вы думаете.

— Я все же склоняюсь к обратному. Просто вы ревнуете меня к моей бывшей жене — вот и все. Но вы совсем не похожи на тех вздорных бабенок, с которыми мне до сих пор приходилось иметь дело. Надеюсь, это у вас скоро пройдет. А еще я надеюсь на то, что вы все же услышите тот самый голос, который подскажет вам единственно верное решение.

— Надейтесь, если хотите. Может он и прозвучит до вашего отъезда.

— Я хочу, чтобы вы знали, что пока не услышу вашего окончательного решения, я отсюда не уеду.

— Вы же слышали его сегодня.

— Вы еще не приняли его. Это я знаю точно. Это мне говорит мой внутренний голос. Наше общение с вами не прошло для меня бесследно. Я кое-чему научился у вас.

— Желаю вам удачи на этом пути. А сейчас, если можете, оставьте меня. Скоро должен прийти мой сын. Я не хотела бы, чтобы он застал вас здесь.

— Разумеется. Я уже ухожу. До скорой встречи, надеюсь, она будет более удачна, чем сегодняшняя.

Тюремная камера, куда доставили Бомарше, оказалась общей для мужчин и женщин. В ней не было никакой мебели, кроме матрасов, брошенных прямо на пол, на которых и сидели узники. Свободных мест было мало, Бомарше едва отыскал пятачок, куда можно было примоститься, и тяжело опустился на пол. Он страшно устал от переживаний, от абсурдности всего происходящего и невозможности хоть как-то повлиять на ход событий. Первый раз в жизни Бомарше оказался в положении, которое не внушало ему ни грамма оптимизма. А если нет и капли надежды, то весь мир оказывается погружен в страшную темную и бесконечно долгую ночь. Бомарше прикрыл глаза, чтобы не видеть эту невыносимую обстановку, в которой он оказался, и прислонился к стене. Он постарался забыться, но вдруг услышал свое имя, произнесенное женским голосом. Бомарше открыл глаза и увидел перед собой худую женщину с измученным серым лицом и спутанными волосами.

— И вас арестовали, гражданин Бомарше, — скорбно произнесла женщина.

— Кто вы? Вы меня знаете? — удивленно спросил Бомарше незнакомку.

— Разве вы меня не узнаете. Мы с вами встречались, — произнесла женщина.

Некоторое время Бомарше всматривался в ее черты. На этот раз он узнал ее, и ему сделалось от этого совсем плохо. Блистательная красавица, какою он помнил мадемуазель де Самбрей, напоминала сейчас древнюю старуху.

— Это вы, мадемуазель де Самбрей. Вы на себя не похожи. Ох, извините, я хотел сказать, что вы немного изменились.

— Нет смысла обманывать, я знаю, что выгляжу ужасно, — печально произнесла женщина. — Но после того, как вы проведете тут два месяца, вы тоже…

— Вы тут два месяца! Не может быть, — изумился Бомарше.

— Граф д’ Аффри тут еще дольше, — поведала мадемуазель де Самбрей.

При этих словах, сосед, сидящий на соседнем матрасе с Бомарше, зашевелился и слегка кивнул ему головой. В этом грязном, одетом в какие-то лохмотья сгорбленном старике, Бомарше едва узнал бывшего аристократа. Бомарше похолодел от ужаса, от той перспективы, которая его может ожидать.

— Ничего, скоро этот кошмар кончится, говорят, что в городе начались массовые расстрелы. Это правда, мсье Бомарше? — поинтересовался д’ Аффри.

— Да, правда, в городе происходят расправы, как они выражаются, над врагами революции, — подтвердил Бомарше.

— Но вы же были всегда другом революции. Разве вы не призывали к ней? — с сарказмом произнес д’ Аффри.

— Ни одного призыва к революции не сорвалось ни с моих уст, не слетело с моего пера, — возразил графу Бомарше.

— Формально может быть это и так, но по сути, все, что вы делали, вело к ниспровержению существующего строя. Ваш Фигаро…, — граф не успел закончить свою мысль и разразился тяжелым кашлем.

— Ах, оставьте, господа эти споры, — вмешалась мадемуазель де Самбрей, — даже на краю могилы вы не можете успокоиться. Неужели общее несчастье неспособно вас примирить?

— С этим господином сочинителем — никогда. — Граф с ненависть посмотрел на Бомарше. — Он разрушал устои общества, которое ему дало гораздо больше, чем он того заслужил. Этот человек, которому не выносимо видеть порядок и право. В нем бунт черни нашел своего ярчайшего выразителя. Я всегда знал, чем это все кончится. Сначала мы разрешаем к постановке со сцены богомерзкие пьесы, а завершается это тем, что самого Бога свергают с пьедестала.