– А что случилось с теми из собак, кого, например, не съели?

Фру Торкильдсен оторвалась от книги.

– Они дошли до Южного полюса. Собаки отъелись, за несколько дней отдохнули, оставшуюся собачатину взяли с собой в обратную дорогу. Вот они, кто выжил, – она показала на оставшихся на полу бумажных волчков, – восемнадцать штук.

– А как же Скотт? Он тоже дошел до Южного полюса?

– Англичане добрались до Южного полюса, когда прошло больше месяца после ухода норвежцев, но если Шеф исполнил мечту, то Скотта там ждал кошмар всей его жизни. «Господи, какое ужасное место», – пишет он. А вот у Шефа впечатление сложилось иное. Знаешь, что его окончательно сломило? – спросила фру Торкильдсен и, не успел я сказать «нет», сама же и ответила: – Собачьи следы на снегу. Их было так много. Превосходство во всех смыслах слова.

– Но сам по себе Южный полюс – это же… ничего?

– Совершенно ничего. Крестик на снегу, а вокруг, со всех сторон, – черные флажки, которые поставили норвежцы, чтобы никто, пришедший сюда потом, не сомневался, что он не первый.

– Черные флажки. И только?

– Строго говоря, да.

Вот так выглядела начерченная Шефом схема Южного полюса:

А вот так рисунок выглядит, если убрать все установленное человеком:

Топография пустоты. Посредине которой они поставили еще один флаг, красно-бело-синий. Все участники экспедиции – счастливчики с оттопыренными большими пальцами – ухватились за флагшток и изо всех сил воткнули его в снег. И со свойственной людям сентиментальностью все они до самой смерти в мельчайших подробностях вспоминали этот момент. В тот миг их переполняло счастье.

А вот собакам было все равно. Для них Южный полюс – лишь остановка в пути. Правда, для некоторых эта остановка оказалась последняя. Флаг установлен, и Шеф записывает:

Хельге был на редкость прилежным и послушным псом. Безропотно тянул лямку с утра до вечера, служа примером для всей упряжки. Но за последнюю неделю он сильно сдал, и, когда мы вышли на полюс, от прежнего Хельге оставалась только тень. Он просто тащился в упряжке, не принося никакой пользы. Один удар по черепу – и Хельге перестал существовать… Хельге сразу же освежевали, и через два часа от него остались только кончик хвоста да зубы.

Пес по имени Майор покинул стаю несколькими днями ранее. Он ушел и больше не возвращался.

Он, наверное, ушел умирать, – записал Шеф в дневнике. Но я в этом совсем не уверен.

Спустя еще четыре дня с жизнью распрощался любимец Шефа, Лассе.

Он совсем обессилел и больше никуда не годился.

Его разделили на пятнадцать по возможности равных частей и отдали товарищам. На следующий день удар ледорубом в голову получил Пер. Шеф немного поразмышлял над смертью этой удивительной собаки, никогда не принимавшей участия в общих битвах и играх, чудака, показывавшего, чего он стоит, лишь попав в упряжь.

Как упряжное животное он был бесценен, – пишет Шеф, – но, подобно большинству других собак с таким же характером, он не смог вынести длительного пути. Он выбился из сил, был убит и съеден.

А вот по Свартфлеккену никто не горевал. Через несколько дней, тем же вечером, когда собаку съели, Шеф записал:

Дурной характер. Будь он человеком, то, начав хорошо, кончил бы в тюрьме. Он был довольно жирен и съеден с видимым удовольствием.

Иначе говоря, Шеф сам признается, что марш-бросок на Южный полюс превратился для него в некое извращенное нравственное соревнование. Одно дело – принудить нас к участию в проекте «Четырехлапый ужин», и совсем другое – оценивать поведение твоей будущей еды. Если верить Шефу, выходит, что с гибелью Свартфлеккена мир избавился от опасного преступника.

Будь он человеком…

Какой чудесный аромат. Дом медленно наполнялся совершенно волшебным запахом, который становился все ярче по мере того, как близился час. Час чего? А пес его знает.

Исходя слюной, я готов был всерьез разозлиться, однако фру Торкильдсен к моим скромным потребностям была глуха и слепа, а обоняние у нее, как я уже говорил, отсутствует. Сейчас главный – это гость, которого ждут на ужин. Человек, которого я не знаю, которого, возможно, вообще ни разу не встречал, вдруг подчинил себе ход моей жизни, и это омерзительно.

Еда у меня в миске была, поэтому голодная смерть мне пока не грозила. Да, еда в миске – это, конечно, хорошо, вот только эта еда уже имеется, ее можно съесть и позже. Меня намного больше привлекает еда на столе.

– Что это я такое унюхал? – спросил я.

– Оленину, – ответила фру Торкильдсен.

– Батюшки! – восхитился я.

– Вообще-то тут полагается медвежатина, причем желательно мясо белого медведя, но такое крайне сложно найти.

– Ничего страшного, – подольстился я, – а нельзя ли попробовать ма-аленький кусочек? Чтобы удостовериться, что мясо не тухлое? Лучше собак это никому не определить.

Мои слюнные железы давно уже предвкушали праздник. Еще чуть-чуть – и я захлебнусь слюной.

Фру Торкильдсен уперлась руками в бедра – верный признак того, что она насквозь видит и мясо, и меня. После чего склонила набок голову и улыбнулась – по-моему, тут подойдет определение «коварно».

Итак, она коварно улыбнулась и сказала:

– Ты и тухлое проглотишь, да еще и добавки попросишь. Вы, собаки, все что хочешь съедите. Даже других собак!

Ага, хозяйка изволит шутить. Ну что ж, это игра для двоих.

– В этом они не одиноки, – парировал я и жалостливо добавил: – Мне, наверное, следует вам спасибо сказать, что меня на ужин не зажарили.

– А что, это мысль! Замариновать тебя в темном пиве, а потом пожарить с луком и картошкой. Шлёпик а-ля Торкильдсен. – Но тут она поняла, что заигралась. – Прости, Шлёпик. Просто я сегодня собираюсь приготовить бифштекс а-ля Линдстрём, а это тебе не шутки.

– Да уж, какие тут шутки.

– Сто лет назад, Шлёпик, это блюдо подавали в лучших ресторанах Европы и Америки. Богачи рвались попробовать коронное блюдо полярного кока. Я отыскала рецепт в одной поваренной книге.

Охотно верю. Сперва Линдстрём завоевал сердце фру Торкильдсен, а потом пробрался на кухню. Я и глазом моргнуть не успел. Вот вам наглядный пример тех опасностей, которые таятся в книгах. И с вами это тоже может случиться.