Она ставит перед собой на низкий столик любимую чашку, лёгкими движениями поглаживает её ободок. Глаза Кейко прикрыты, лицо ничего не выражает. Волосы уложены в строгую причёску, закреплённую маминой палочкой-заколкой. Девушка одета в чистое самодельное кимоно, и со стороны кажется, что она ждёт гостей.

«А ведь и правда — ждёт, — с ужасом понимает Акеми. — И никуда не уйдёт отсюда».

— К-кей-тян, они ж-же убьют тебя, — озвучивает её следующую мысль Жиль.

— Пусть, — отрезает она.

— Ото-сан! — умоляюще обращается Акеми к отцу. — Не молчи!

— Я останусь с Кейко. Вы идите.

Она открывает рот — возразить, раскричаться, потребовать, чтобы отец и сестра были благоразумны, но… Макото вскидывает руку, обращённую к старшей дочери раскрытой ладонью, обрывая её нерождённый протест. «Это моё право — право решать. Это то, что ты обязана уважать», — говорит этот жест, и Акеми вынуждена повиноваться.

Она сутулится, поникает головой. На глаза наворачиваются слёзы, но девушка сдерживается из последних сил.

— Куда же я пойду… Вы — всё, что у меня есть. Ото-сан, имо то… — шепчет она.

Мир сужается до размеров квартиры под самой крышей дома. Сейчас вся реальность Акеми помещается в маленькой красной чашке в руках сестры. И самое ценное, что есть — мудрый взгляд отца, нежная улыбка Кейко, родной запах на подушке…

— Город большой, он спрячет тебя, — уверенно говорит дочери Макото. — У нас есть друзья.

— И я б-буду с т-тобой, — пытается улыбнуться Жиль.

Акеми не выдерживает. Садится на колени перед неподвижной Кейко, берёт её за руки.

— Кей-тян, родная, одумайся, — сбиваясь, умоляет она. — Сейчас больно, но и эта боль уйдёт. Надо жить, имо то! Нельзя так… Давай уйдём, спрячемся, переждём в тихом месте и начнём всё заново! Кейко, у тебя всё впереди, нельзя сдаваться!

Младшая сестра смотрит ей в глаза жутким, пустым взглядом. Как будто та, которую Акеми знала восемнадцать лет, ушла, оставив лишь оболочку.

— Мне некуда бежать. Перебитый Код доступа меня выдаст первому же встреченному полицейскому. Я не хочу тянуть тебя за собой, Акеми. Но я обречена. Оставь меня и уходите вместе с Жилем.

— М-месье Дарэ К-ка…

— Жиль, я сказал, — строго отрезает пожилой японец.

Мальчишка, машет руками: вы не так поняли, я не о том!

— П-простите, я зн-наю, как для в-вас это важно… Н-но меч! Его найдут, и… — сбивчиво пытается объяснить он.

Макото кивает, соглашаясь.

— Если верно то, что говорят люди, реликвия нашего рода станет причиной ложного обвинения.

Он тяжело встаёт, придерживаясь рукой за стену, и медленно уходит в комнату. Словно за эту ночь глава семьи постарел лет на двадцать. Акеми провожает отца тоскливым взглядом и решается ещё раз воззвать к рассудку Кейко:

— Подумай, имо то! Хотел бы твой парень, чтобы ты на своей жизни крест поставила?

И снова губами Кейко отвечает кто-то чужой и равнодушный:

— Мы никогда не узнаем, чего бы хотел Ники. Довольно, анэ. Так лишь больнее нам обеим.

Акеми Дарэ Ка обходит квартиру, ведя ладонью по стенам. Гладит трещинки на краске, знакомые с детства. Впитывает в себя дух дома, старается запомнить запахи. В спальне, которую они делят с Кейко, она долго сидит на полу между матрасами, закрыв глаза. Жиль уже ждёт в дверях, но никак не решается окликнуть девушку. Вместо него это делает Макото.

— Акеми.

Когда она подходит, отец вручает ей меч, завёрнутый в чистую белую ткань.

— Это честь рода. Береги. Не запятнай её.

Девушка с поклоном принимает меч, обнимает отца, потом возвращается на кухню, осыпает щёки сестры поцелуями. Миг — и Акеми уже на пороге. Оборачивается, кусая дрожащие губы, и просит:

— Ото-сан, имо то… Сквер на перекрёстке через три линии от рынка, вы помните? Там, где мы с мамой любили качаться на качелях. Каждый вечер я буду ждать в девять вечера. Я буду приходить туда, пока жива.

Она покидает дом так стремительно, что Жиль догоняет её только у выхода из подъезда. Темнота мешает ему рассмотреть её лицо, но что-то подсказывает мальчишке, что именно сейчас этого делать не следует. Он безмолвно следует за девушкой по пустынным улицам, гадая, куда она идёт, и всё никак не может этого понять.

Позади остаётся спальный район одиннадцатого сектора и целлюлозная фабрика, которую Жиль успел возненавидеть. Акеми пересекает мост через медлительный сонный Орб, спускается к воде. Садится на закованный в бетон берег, кладёт рядом вакидзаси и даёт волю слезам.

Жиль усаживается поодаль, отколупывает от изъеденной временем плиты мелкие камушки и швыряет их в воду. Орб глотает их с тихим, ленивым плеском. Жиль поглядывает на плачущую Акеми, и постепенно его накрывает ощущение неправильности происходящего. Ну как так — суровая Акеми, старшая подруга и бесспорный авторитет, сидит и размазывает рукавом сопли. Жиль крепко-крепко зажмуривается, щиплет себя за руку, но бесполезно — это не сон. Мальчишка закрывает уши ладонями, трясёт головой.

Когда ответственный за смену исхлестал его ремнём из-за недостаточно хорошо помытых полов, ему не было так плохо. И когда сосед по комнате вышвырнул его за дверь, прикарманив все талоны на питание — тоже не было. И даже когда он наконец-то осознал, что Ксавье Ланглу больше не может о нём заботиться без риска для них обоих — даже тогда так отвратительно на душе не было. Акеми — его друг, его эталон спокойствия, один из столпов его мироустройства… и она сидит и плачет, горько и безутешно.

Ещё один камешек исчезает в чреве реки. Жиль набирает полную пригоршню мелких бетонных осколков, швыряет разом. Бульканье камней, падающих в воду, не может заглушить плача Акеми. Её слёзы заставляют мальчишку метаться между желанием сбежать и не слышать и желанием сделать что-то, что заставит Акеми замолчать. Жиль встаёт, вытирает грязные ладони о джемпер с растянутым воротом и решительно направляется к воде. Там он как следует мочит рукав. Подходит к девушке и оглушительно орёт, склонившись над ней:

— Хва-тит!

И когда Акеми поднимает на мальчишку залитое слезами лицо, Жиль выжимает над ней напитанный водой рукав. Холодные струйки текут за шиворот, рыдания обрываются судорожным вздохом. Даже в темноте видно, насколько Акеми ошарашена этой выходкой. Жиль удовлетворённо кивает и вопрошает, всё так же нависая над ней:

— Т-ты Каро оплакиваешь? Н-нет? Тогда с х-хрена ли ты ревёшь, как с-сыкуха м-малая? Что — п-помер кто? Н-нет? Т-тогда заткнись и в-возьми себя в руки! В-вот так вот!

На смену удивлению приходит вспышка ярости. Тяжёлый ботинок девушки бьёт по правой голени Жиля, и мальчишка падает, катится под откос к воде. Но успевает перевернуться и сесть, шипя от боли.

— Н-не подходи! — кричит он, вскидывая ладонь в жалкой попытке защититься.