Я попыталась представить себе жизнь, которую она мнепредлагала. Легко. Удобно. Никаких тревог. Просто жить в любящей семье,встречаться каждый вечер, разговаривать и смеяться вместе. Жить своей жизнью,не охотиться целыми днями на кого-то. Никаких сражений — разве что в целяхсамозащиты. Отказаться от плана убить Дмитрия, осуществление которого, я точно знала,убьет и меня, либо физически, либо морально. Занять рациональную позицию — датьему уйти, смириться с тем, что он мертв. И тем не менее... если уж становитьсяна этот путь, то почему бы не вернуться в Монтану? В Академию, к Лиссе?

— Не знаю, — сказала я наконец. — Просто не знаю, чтоделать.

Это происходило после обеда, и она нетерпеливо взглянула начасы.

— Не хочется оставлять тебя... ведь неизвестно, сколько ещемы вместе пробудем... но... у меня вскоре назначена встреча...

— С Николаем? — Поддразнила ее я.

Она покачала головой, и я постаралась скрыть своеразочарование. Я видела его несколько раз, и он мне все больше нравился. Жаль,что Виктория не питала к нему никаких чувств. Теперь мне пришло в голову, что,может, этому препятствовало что-то — или, скорее, кто-то.

— Ладно, колись, — с улыбкой сказала я. — Кто он?

Ее лицо оставалось бесстрастным — прямо как у Дмитрия.

— Друг.

Уклончивый ответ, но мне показалось, что в ее глазахмелькнула улыбка.

— Из школы?

— Нет. — Она вздохнула. — И это создает проблему. Я будусильно скучать по нему.

— Могу себе представить.

— Ох! — У нее сделался смущенный вид. — Как глупо с моейстороны! Что такое мои проблемы по сравнению с твоими? Не буду я встречаться сним какое-то время... но потом-то увижусь. А вот Дмитрия больше нет. Ты никогдас ним не увидишься.

Может, это и не совсем так. Ничего такого я ей не сказала,конечно, просто ответила:

— Да.

К моему удивлению, она обняла меня.

— Я знаю, что такое любовь. Потерять ее... ну, не знаю.Просто не знаю, что сказать. Кроме того, что все мы рады видеть тебя здесь. Тыне можешь заменить Дмитрия, но мы воспринимаем тебя как сестру.

Эти слова ошеломили меня — но одновременно и согрели сердце.

Потом Виктория стала готовиться к свиданию. Переоделась,наложила макияж — определенно больше чем друг, решила я — и ушла. Я отчастидаже обрадовалась этому — не хотелось, чтобы она заметила на моих глазах слезы,вызванные ее словами. Я была единственным ребенком и воспринимала Лиссу каксестру. Ближе ее у меня никого не было, и теперь я ее потеряла. Слышать, какВиктория называет меня сестрой... как будто я больше не одна и у меня естьдрузья.

Вскоре после этого я направилась на кухню; туда же пришла иАлена. Я искала, чего бы съесть.

— Мне показалось, Виктория ушла? — Спросила она.

— Да, ушла на встречу с другом.

К моей чести, я сумела сохранить нейтральное выражение лица.Выдавать Викторию я не собиралась.

Алена вздохнула.

— Я хотела дать ей одно поручение в городе.

— Давайте я схожу, — тут же предложила я. — Только перехвачучто-нибудь.

Она улыбнулась и похлопала меня по щеке.

— У тебя доброе сердце, Роза. Я понимаю, почему Дмитрийполюбил тебя.

Это было удивительно — то, как здесь воспринимали моиотношения с Дмитрием. Никаких разговоров о разнице в возрасте или о том, что ябыла его ученицей. Для них я была кем-то вроде его вдовы, и предложениеВиктории остаться здесь снова зазвучало в сознании. Когда Алена смотрела наменя, возникало чувство, будто я и впрямь ее дочь, и в очередной раз в душезашевелились предательские эмоции по отношению к моей родной матери. Она,скорее всего, подняла бы на смех мои отношения с Дмитрием. Назвала бы ихнеподходящими, сказала бы, что я слишком молода. Или нет? Может, я слишкомсурова к ней.

Алена укоризненно покачала головой.

— Сначала тебе нужно поесть.

— Просто что-нибудь перекусить, — заверила я ее. — Небеспокойтесь.

Кончилось тем, что она отрезала мне несколько больших кусковчерного хлеба, который испекла раньше, и достала банку с маслом, зная, что ялюблю мазать его на хлеб. Каролина поддразнивала меня — дескать, американцыбыли бы шокированы, узнав, из чего приготовлен этот хлеб, но я никогда незадавала никаких вопросов. Он был сладковатый и одновременно острый и оченьнравился мне.

Алена уселась напротив меня и смотрела, как я ем.

— Он тоже его любил, когда был маленьким.

— Дмитрий?

— Каждый раз, прибегая из школы, он первым делом просилхлеба. Мне практически приходилось печь для него отдельную буханку, так многоон ел. Девочки никогда не ели столько.

— Парни всегда едят больше. — Честно говоря, я от них неотставала. — А он крупнее и выше большинства.

— Это правда. Но в конце концов я дошла до того, чтозаставила его самого печь для себя хлеб. Сказала, что раз он сметает всю еду,пусть почувствует, сколько в это вкладывается труда.

Я засмеялась.

— Не могу представить, как это — Дмитрий печет хлеб.

Однако, едва произнеся эти слова, я поняла, что не права.Дмитрий — бог в сражении — у меня всегда ассоциировался с мощью, энергией исексуальностью. Вот какой образ прежде всего приходил на ум. Однако именносочетающаяся со всем этим мягкость и вдумчивость делали его таким удивительным.Те же руки, которые со смертоносной точностью владели колом, бережно отводиливолосы от моего лица. Те же глаза, которые не упускали ни малейших признаковугрозы, смотрели на меня с таким восхищением и поклонением, будто я самаяпрекрасная и изумительная женщина в мире.

Я вздохнула, ощущая сладкую, но с примесью горечи боль всердце, ставшую такой знакомой. Что за глупость — расчувствоваться от этихразговоров о буханке хлеба. Но так теперь было всякий раз, когда я думала илиговорила о Дмитрии.

Ласковый, сочувственный взгляд Алены был прикован ко мне.

— Я понимаю, — сказала она, прочтя мои мысли. — Понимаю, чтоты чувствуешь.

— Станет когда-нибудь легче?

В отличие от Сидни у Алены был ответ.

— Да. Но ты никогда уже не будешь прежней.

Я не знала, призваны эти слова успокоить меня или нет. Когдая покончила с едой, Алена дала мне небольшой список бакалейных товаров, и яотправилась в центр города, радуясь движению и свежему воздуху.

В бакалейном магазине я, к своему удивлению, встретилаМарка. Мне почему-то казалось, что они с Оксаной нечасто выбираются в город.Вроде бы они жили за счет того, что выращивали сами. Марк тепло улыбнулся мне.