Маска спит, и сна ее не слышно.

Родик встает, курит сигарету, что сливается цветом с его забинтованными пальцами. Вглядывается в улицу сквозь невидимое тело стекла. Там же так же предается сновидениям флегматичный кот, и лишь ухо его изредка дергается, семафоря о событиях в драматическом мире Морфея.

Замечая все это, видя все тот же дождь за окном, что смазывает любые картинки, а ули-

цу делает безлюдной, Родик вдруг подвергается странному гипнозу кошачьего уха. Оно неожиданно привлекает его внимание, и вслед приходит невыносимая жажда сна.

Почему-то самоубийца начинает сопротивляться. Первой мыслью становится выпить кофе, что он стремительно и делает, чувствуя, как титаническая сила валит его с ног.

Кофе дает обратный эффект, и очертания комнаты начинают плыть перед глазами. Тело деревенеет, и, едва добравшись до кровати, Родик проваливается в самый глубокий из когда-либо донимавших его снов.

Кажется, сон длится бесконечно. В темноте дремлющего подсознания мелькают чернобелые виды быта: завтраки и обеды, какие-то встречи, походы в кино и куда-то еще, шопинги, просыпание в одной постели и вечернее общее укладывание в нее же. Само собой, секс и всяческие его прелюдии, такие сцены преобладают, в качестве второго актера — неизменно белое лицо маски.

Во сне Родик удивляется, как же невыносимо долго он спит. В углах разума теплится осознание сна, при этом мельтешащие картинки ассоциируются с жизнью. Кое-что из происходящего явно до мелочей, но тем не менее остро чувствуется повторяемость событий. Мытье посуды наслаивается на интим, а поцелуй неулыбчивого рта единится с молчаливой поездкой в никуда. Вскоре новые сцены становятся редкостью. Разум, будто устав от разнообразия, замешивает односложное варево — остаются только сексуальные сцены. Их непроглядно много. Они проецируются очень быстро, меняется лишь фон, положения тел, главное остается неизменным — механические фрикции, из которых словно выпотрошили любое проявление эмоций.

Тело начинает сводить. Чем больше телесных картинок со скучными движениями, тем больше тонкая зудящая боль начинает мелко терзать кончики пальцев рук и ног. Потом она впрыскивается глубоко в тело, приводя к его излому в отвратительной истерике мышц, к скорому бессмысленному их сокращению.

От этого Родик просыпается.

Лицо маски возвышается над ним. О чем оно думает — непонятно, и самоубийце становится не по себе — тоскливо и отвратительно.

— Ты должна показать мне лицо, — решительно говорит он неулыбчивому рту.

— Должна ли? — спрашивает маска.

Родик смотрит ей за плечо: комната изменилась, а точнее — исчезла. Вокруг царствует кромешная тьма, не видно дальше кровати, которая по-прежнему отчетлива в тех местах, где нет черного, как уголь, покрывала.

— Почему так темно? — спрашивает Родик у маски.

— Не знаю, — отвечает она резким голосом. — Я проснулась, так уже было, а ты спал невыносимо долго.

Родик приподнимается, пытаясь найти пищу зрению за пределами кровати, но вокруг угольный мрак. Есть лишь кровать, и они на кровати. Так темно в комнате не было никогда.

— Ты должна показать мне лицо, — повторяет Родик.

Маска молчит.

Взгляд ее вязнет в нигде.

Пауза длится около десяти минут. Как только самоубийца открывает рот, чтобы в третий раз произнести требование, он понимает, что маски уже нет. Человек остался лежать на месте, как и лежал, но маска с лица пропала. Особых изменений не произошло, маска действительно плотно облегала лицо своей хозяйки, так что основная направленность черт сохранилась. Скорее даже это была маска, у которой не имелось собственного лица. Ее лицом становились черты, на которые она накладывалась.

Этой малости хватило, чтобы Родик сумел распознать в женщине дочку хозяйки квартиры. Очень привлекательную, самую привлекательную из всех дочек и вообще женщин, населявших это не очень большое количество квадратов.

— Я нравлюсь тебе? — спрашивает бывшая маска.

— Более чем, — отвечает Родик онемевшим ртом. — Мне трудно расшифровать, что означает та или иная моя реакция, но, кажется, я с ума схожу по тебе. Не знаю, что я делал и буду делать без тебя.

…правда в том, что женщина не должна понимать твоего отношения к ней, по крайней мере женщина, которая действительно нужна тебе, и это знание можно часто использовать как оружие, порождающее обратный эффект.»

— Я влюбилась в тебя, — признается маска. — С тобой хорошо.

".но иногда таким образом можно наступить на мину настоящей любви, живущей лишь в одной голове из двух, которая при этом не подозревает, что нельзя говорить подобное особи сильного пола.»

— Я пыталась нащупать пол, но его нет, — продолжает маска.

— Что ты имеешь в виду? — Родик пристально вглядывается в лицо.

— Я хотела найти пепельницу. Но не смогла нащупать пол, который был до того, как мы уснули, и где стояла пепельница, которую я сама туда поставила. Такое ощущение, что мы висим в воздухе.

".хм.»

— Ты сошла с ума? — Родик приподнимается на локтях. — Как такое может быть?

— Попробуй сам, — говорит маска.

Родик садится на кровати. В теле его нет боли, поэтому он с сомнением оглядывает бинты, стягивающие его грудь и пальцы. Осторожно выбирается из-под сливающегося с тьмой покрывала и осторожно подбирается к краю кровати. Щупает рукой, пытается найти твердь стопой.

Лицо его искажается в маске изумления — пола действительно нет.

Он находит в кровати некогда забытую зажигалку, кидает ее вниз, но звука падения не слышно.

— Где мы? — спрашивает маска.

— Висим где-то, — отвечает ей Родик, выглядя растерянным.

— Что делать? — спрашивает его маска.

— Висеть, — пожимает плечами Родик и откидывается на спину. — По крайней мере постель — лучшее место, которым можно быть ограниченным.

— И я думаю так, — соглашается маска, в голосе ее сквозит облегчение. — С тобой я могла бы находиться тут вечно.

От такой жуткой фантазии Родику становится не по себе. Созревает острое сигаретное желание, но сигарет тоже нет. Желание любви давно прошло. Становится понятно, что ограниченность в кровати — рознь ограниченности в кровати.

— Разве так бывает? — подает голос маска, и самоубийца понимает, что успел уснуть и что она только что его разбудила. — По-моему, так не должно быть. — Черная простыня, из-под которой коротко растут его грудь и голова, сливаясь с тьмой, рождает ложное чувство, что ничего более и нет.

— По-моему, тоже. — По его затуманенным глазам становится ясно — он имел в виду что-то абсолютно свое, и даже не половину своего тела.

Проходит неизвестное количество времени.

Преимущественно они молчат, меняют позы, то засыпают, то просыпаются. Вскоре появляется ощущение, что уснуть не удастся никогда, слишком много сна было.