Линдхерсте, район Нью-Форест, и ей придется ехать в Борнмут поездом, поскольку «папа каждый раз, когда мне нужен „роллс“, уезжает на нем по своим делам». Я стоял на платформе, в двадцатый раз поправляя галстук, когда ко мне подошла пожилая дама, столп местной церкви и, необъяснимым образом, подруга моей матери. Я нервно переминался в надежде, что старая карга вот-вот уйдет. Когда тебе предстоит первое свидание, не хватает только ханжи в качестве свидетеля. Но она присосалась как пиявка и рассказывала мне о своей благотворительной распродаже подержанных вещей, когда, пыхтя, подкатил закопченный поезд. Уже открывались двери вагонов, и, высматривая Урсулу, я пропускал мимо ушей, что́ сказал викарий старой карге.

— А викарий мне говорит: «Я лично, миссис Дарлингхерст, расскажу епископу о вашем бескорыстном пожертвовании на орга́н». Конечно, он мог бы и не говорить, но в этом есть что-то истинно христианское, вам не кажется?

— О… да, да… очень внимательный.

— Вот и я так подумала. «Викарий, — сказала я ему на это, — я всего лишь скромная вдова…»

О том, какие еще секреты из личной жизни она поведала викарию, я так и не узнал, потому что за моей спиной раздались оглушающие крики радости:

— Дорогой! Дорогой! Я здесь!

Я обернулся, и в следующую секунду Урсула упала в мои объятья и запечатала мне рот поцелуем с алчностью голодной пчелы, увидевшей первый по весне цветок клевера. Когда мне наконец удалось высвободиться из этой осьминожьей хватки, я вспомнил про миссис Дарлингхерст и увидел, как она пятится по платформе с лицом человека, который вел затворнический образ жизни и вдруг столкнулся с одним из самых неприглядных проявлений римской оргии. Я кисло улыбнулся и помахал ей рукой, после чего, крепко взяв Урсулу под локоть, повел ее прочь, по дороге пытаясь очистить рот от килограмма губной помады.

Урсула была в великолепном синем костюме, подчеркивавшем ее вызывающе огромные глаза, и в элегантных белых кружевных перчатках. На руке висела забавная плетеная корзинка, в какой носят еду, в данном же случае в ней, видимо, лежал запас косметики, которой хватило бы при многолетней осаде города.

— Дорогой, я вся в предвкушении. — В ее глазах сиял восторг. — Какой день! Сначала ужин вдвоем, потом концерт… мммммм… Просто рай!

Мужчины у кассы, услышав этот стон вожделения, посмотрели на меня с завистью, и сразу стало как-то легче на душе.

— Я заказал столик…

— Дорогой, — перебила меня Урсула. — Мне срочно нужно в узлик. В поезде не было. Купите мне, пожалуйста, газету.

Несколько человек замерли и уставились на нас.

— Тише! — попросил я. — Не так громко. Зачем вам газета? Там же есть туалетная бумага.

— Она слишком тонкая, дорогой. А мне нужна потолще — положить на крышку. — Ее чистый голос звенел, как колокольчик в зимнюю ночь.

— Положить на крышку?

— Ну да. Я никогда не сажусь на голую крышку, — призналась она. — Я знала девушку, которая села на голую крышку и пошла пращами.

— Вы хотели сказать, прыщами? — спросил я, озадаченный.

— Нет, нет! — нетерпеливо возразила она. — Пращи. Жуткие, красные, выскакивают в самых неподходящих местах. Дорогой, поскорей купите мне газету, а то я уже умираю.

Я купил ей газету и, наблюдая за тем, как она скрывается в дамской комнате, страшная красота, распугивающая всех микробов, подумал: интересно, кто-нибудь из дружков говорил о ней «летящая прыща»?

Через несколько минут она вышла, улыбающаяся и, очевидно, не зараженная микробами, я усадил ее в такси и привез в ресторан, где был заказан столик. Когда мы уселись, официант раскрыл перед нами два огромных меню. Помня совет приятеля, я тут же одно у нее забрал:

— Я выберу за вас. Как истинный гурман.

— Разве вы индиец? — удивилась она.

— При чем тут это? — спросил я.

— Я считала, что они все оттуда.

— Кто? Гурманы?

— Да. Это же они целыми днями сидят, уставившись на свой живот?

— Ну да, гуру. Вот что, посидите тихо, пока я закажу.

Я заказал скромный, но плотный ужин и бутылку вина. Урсула болтала без умолку. Ее окружала куча друзей, которых ты не мог не знать, и их заботы были ее заботами. Из ее рассказов следовало, что она занимается по преимуществу реорганизацией их жизни, хотят они того или нет. Она журчала, как ручей, а я слушал словно завороженный.

— Меня очень беспокоит Тоби, — поделилась она со мной за коктейлем из креветок. — Очень беспокоит. Мне кажется, он в кого-то тайно влюблен, и это его снедает. А вот папа со мной не согласен. Папа говорит, что он без пяти минут трудоголик.

— Трудоголик?

— Ну да. Пьет много.

Как же богат наш язык, подумал я. Оказывается, этим словом можно описать и пьяницу.

— Ему надо пойти к «Анонимным трудоголикам», — сорвалось у меня с языка.

— А кто они такие? — У нее еще больше расширились глаза.

— Ну, это своего рода закрытое общество… э-э… м-м… трудоголиков, которые пытаются помочь друг другу завязать и… м-м… и стать… э-э…

— Чудоголиками! — радостно взвизгнула Урсула.

Должен признаться, такой вариант не пришел мне в голову.

Позже, за филе миньоном, она вдруг подалась вперед, гипнотизируя меня своими голубыми глазищами.

— Вы слышали про Сьюзен? — прошипела она, и это шипение было даже отчетливее, чем ее нормальный голос.

— Э-э… нет, — признался я.

— Она забеременела. У нее родится внеграмотный ребенок.

Эта новость заставила меня задуматься.

— Ну, при современных методах обучения… — начал я.

— Не говорите чепухи! Она же не предохранялась, — шипела Урсула. — Такая глупость. Ее отец сказал, что не допустит, чтобы неграмотные дети омрачали его чехло.

— И правильно, — согласился я. — А то поставят на конвейер детопроизводство.

— Вот-вот! Короче, ее отец сказал, что надо делать за борт.

— Топить? — ужаснулся я.

— Глупенький. Избавиться от ребенка.

— И она сделала?

— Да. Он отправил ее в Лондон. Дорогущая операция. Бедняжка вернулась сама не своя. Я считаю, что ее папаша поступил жестоко.

Уже все посетители ресторана слушали нас затаив дыхание.

За кофе Урсула пустилась в длинный и путаный рассказ о еще какой-то подруге в тяжелом положении, которую она надеялась спасти, но я не очень-то вслушивался, пока неожиданно не прозвучало:

— Но в тот момент я ничего не могла сделать, потому что мама слегла с простудой, а папа попросил меня приготовить ему ранний обед, так как он должен был отвезти быка к ветеринару, чтобы его гастрировать…

— Простите? Что? — спросил я.

— Я же говорю, гастрировать. Он стал опасным и вел себя агрессивно.

Интересно, как гастрируют опасного и агрессивного быка? Но на этот раз я поступил благоразумно и не стал задавать лишних вопросов.