Я вскакиваю и, чуть поколебавшись, подхожу к нему, Кирилл поворачивается ко мне. Вытаскиваю его руки из карманов, чтобы взять ладони в свои, а когда разжимаю, чувствую, как начинают дрожать губы: на каждой по четыре красные метки от ногтей.

Самообладание изменяет мне: крепко прижимаю Кирилла к себе за шею, он аккуратно кладет руки на мою спину. Целую его лицо, куда попадаю, чувствуя, как соль его слез мешается с моими. Мне хочется сказать, что он не виноват в том, что случилось. Что несмотря на то, что им было всего восемнадцать, она могла отказаться, остаться в стороне.

Мне хочется придумать еще миллион слов и оправданий, от которых ему станет легче. Но ему не станет. И я их не скажу. Потому что как бы ни хотелось: мы оба понимаем, он действительно виноват.

Кирилл ничего не говорит, просто утыкается лбом мне в плечо, крепко обнимая, а я глажу его по волосам. Как бы там ни было, это прошлое. Тяжелое, болезненное, тянущее к тебе темные лапы. Но прошлое.

– Где она сейчас? – спрашиваю, когда минут через пять мы разрываем объятия, и Кирилл идет к столу.

– Они уехали спустя три года после аварии, – стекло графина позвякивает о стакан, пока он наливает в него воду. – Почти тысяча километров отсюда. За Сашей ухаживает мать, я высылаю им деньги каждый месяц. Просто чтобы они могли поддерживать ее в этом состоянии, о выздоровлении речи уже нет.

В несколько глотков Кирилл выпивает воду, громко шарахает стакан об стол. От неожиданности я вздрагиваю, мы встречаемся взглядами, а потом Кирилл говорит:

– Ты прости, Ясь, я бы хотел побыть один.

Я смотрю на него растерянно, снова только что обретенная близость растворяется в воздухе. Я не хочу уходить, но вижу: Кирилл сейчас в таком состоянии, что ему нужно побыть одному. Он не привык, по всей видимости, делиться своими чувствами, а уж тем более говорить об этой истории.

И все равно топчусь на месте, пока Кирилл снова смотрит в окно. Потом киваю себе, так как он все равно не увидит, и тихо иду наверх за телефоном. Сую его в карман джинсов, сжимая губы, осматриваю комнату. Все опять сломалось. Последнее время я балансирую вот в таком странном состоянии: как будто на тонкой ветке, которая то и дело трещит под ногами и надламывается местами.

Страшно думать, что падение все-таки неизбежно, но еще страшнее, что я не понимаю, в какую иду сторону: к спасительному стволу или падению в бездну.

Быстро спускаюсь вниз, уверена, что Кирилл слышит, но пока я натягиваю чуть дрожащими пальцами куртку и сапоги, не появляется. Накатывает тупая тоска. Ну зачем он так резко? Зачем открываться настолько, чтобы потом закрываться еще больше?

Потому что он не собирался открываться. По крайней мере, сейчас. Пришел Антон, наговорил лишнего, давя на эмоции, Кирилл сорвался. У него просто не было выбора, я хотела знать правду во что бы то ни стало. Сердце сжимается: а рассказал бы он мне вообще об этом? Или надеялся оставить свой самый большой грех в тайне?

Потому что боялся: я не пойму, не приму. Или того хуже: он сам не сможет, зная, что мне известно об этом. На мгновенье обдает холодом: а если он закроется так, что я не смогу до него достучаться? Если замкнется в своих переживаниях, и это разорвет незримую нить, которая нас связала?

Нервно усмехаюсь этой мысли, понимая вдруг: я успела за несколько дней так пропасть, что расставание с ним кажется физически невозможным, как будто тело начинает ломать. Вот это да, Яся… Как же ты так умудрилась?

Кирилл появляется в прихожей, я спешно накидываю капюшон и застегиваю куртку.

– Ясь, – зовет он, поднимаю глаза. Кирилл молчит, ищет слова и не находит, глядя на меня покрасневшими глазами. – Спасибо, – выдает в итоге, я нелепо киваю, отчего капюшон съезжает на глаза.

– Пойду, – тяну на себя дверь, слыша шаги позади. Кирилл разворачивает меня, берет лицо в ладони и аккуратно целует. Сердце внутри обрывается на мгновенье и начинает стучать быстрее.

– Спасибо, – еще раз повторяет он, отпуская, я выскакиваю на улицу, пытаясь одновременно выдать прощальную улыбку и спрятать дурацкие слезы, которые не пойми с чего лезут на глаза.

Открываю калитку, пару раз оглядываясь на окна дома Кирилла, но его не вижу. Ладно, это не конец света, это нормально, что человек хочет побыть наедине с собой. Чего я развожу панику? Ничего страшного не происходит. Поворачиваю ключ в дверном замке, но он не поддается. Хмурясь, тяну дверь: открыто. Господи, это я так беспечно ускакала к Кириллу? Да нет, не могла я, я всегда дверь закрываю, это уже на автомате…

Захожу в темный предбанник и сразу открываю дверь в дом. Сердце начинает стучать у горла, хотя вроде все тихо, а в следующий момент на лестнице скользит тень. Я успеваю испугаться до чертиков, ладони потеют, а голову затягивает туманом.

– Ясь, ты? – голос Тани обескураживает, но одновременно успокаивает.

– Я, – говорю в ответ. Таня спешно спускается по ступеням вниз.

– Я уже волноваться начала, звоню, пишу, а ты молчишь. Где была?

Теряюсь на мгновенье.

– Гуляла, не слышала, – отвечаю, возвращаясь в предбанник и стягивая верхнюю одежду. – А ты… Ты почему дома?

Таня натягивает улыбку, пожимая плечами.

– Знаешь, оказывается, пары дней хватило, чтобы отдохнуть. Вот и решила вернуться.

Я смотрю на нее, думая о том, что я бы ей сейчас поверила, не знай того, что рассказал Кирилл. Поверила бы, даже, может, обрадовалась, посчитав, что она по мне скучала, и что это значит: между нами есть дружба.

Но между нами только ложь, как ни больно это признавать. Потому что она врет мне насчет своей жизни, а я буду врать ей насчет своей. Одна мысль о том, чтобы сейчас рассказать Тане правду, повергает в панику. Я растерянно осознаю, насколько же тяжело было Кириллу, прижатому к стенке.

– Точно все в порядке? – я прохожу в гостиную, присматриваясь к сестре, она начинает нервничать.

Делает непонимающий взгляд, тянет улыбку, а я подмечаю: она всегда прячется за улыбкой и вот такими невинными глазами. Сводит разговор на шутку, меняет тему. Горько осознавать: она только притворяется милой девочкой, на самом деле… На самом деле я ее совершенно не знаю.

– Да, а почему ты спрашиваешь?

Несколько секунд молчу, пытаясь понять внутри себя: готова ли я к откровенному разговору с ней или нет? А если нет, то что? Притворяться, будто ничего не знаю? Смогу ли я? Но если говорить, то всю правду. Обо мне с Кириллом. Нет, я не могу, он ведь просил пока молчать.

Ха-ха, давай, Яся, ищи себе оправдания. Жалкая ты просто, молчишь по той же самой причине, за которую обвиняешь сестру: боишься показаться в глазах других неправильной, осуждения боишься, неприятия.

– Просто удивилась, тебе же там так понравилось, – выдавливаю из себя. Вижу, как из глаз сестры уходит напряжение.