– Великовозрастная детина, ― бурчала я, кутаясь в полотенце. Зубы перестали отстукивать дробь, и, как ни странно, хотелось рассмеяться в ответ на его детскую выходку. Злости и обиды не было, стоило только вспомнить, с какой нежностью он меня поцеловал перед уходом. А его улыбка сверкала ярче лампочки.

Его игривое настроение передалось и мне. Закутавшись в полотенце, я встала в нескольких шагах от двери в спальню и приготовилась к маленькой мести. Вреда ему подушка не нанесет, а вот эффект неожиданности должен сработать.

– Женщина! Ты что творишь?! ― притворно взвыл он, скрывшись за дверью, в которую угодила брошенная мной подушка. ― Прежде, чем убивать своего мужчину, подумай о том, кто спас тебя от голодной смерти!

Странное тепло появилось в груди оттого, что он назвал себя моим мужчиной.

– А я тебе вкусняшек купил, ― решил он подкупить меня, все еще стоя за дверью. И мой желудок тут же дал явно понять, что полностью одобряет идею со вкусняшками.

Едва выглянув за дверь, я тут же оказалась взята в плен и зацелована до беспамятства.

– Я вообще-то могу ходить, ― поставила его в известность, когда он снова закинул меня на плечо, и тут же получила легкий шлепок.

– Молчи, женщина, когда за тобой мужчина пытается ухаживать.

– С каких это пор нынче мужчины стали перенимать поводки пещерных людей? ― поинтересовалась я с долей ехидства, а самой хотелось визжать от счастья.

– Договоришься, в следующий раз притащу тебе мамонта и заставлю готовить! ― сгрузил он мою тушку на довольно большой диван в гостиной.

– А тебе паркет не жалко? ― выпалила я, хитро прищурившись, когда он вернулся к дивану, неся в руках многочисленные и умопомрачительно пахнущие пакеты.

– А что не так с паркетом?

– А костер я тебе где буду разводить для готовки убитого тобой мамонта?

– Ешь уже, ― он сунул мне несколько пакетов, ― язва!

Ну конечно, мы же не можем оставить последнее слово за женщиной.

*      *      *

Игорь

Думал, успокоюсь и расслаблюсь, пока будем есть, знал бы, как я ошибался. Несмотря на голод, с трудом чувствовал вкус блюд, да и глядя на малышку, есть совершенно расхотелось. Тонкие пальчики с нежностью поглаживали пластиковый контейнер, а мне отчаянно хотелось оказаться сейчас на месте вилки. Эта девочка умела наслаждаться вкусом еды. Прикрытые глаза, выражение экстаза на лице. А губы… боже, как чувственно они обхватывали вилку, скользя по гладкому железу. Я снова почувствовал себя больным извращенцем, как когда-то давно, когда стал вот так же заглядываться на совсем еще девочку, немного нескладную, но такую живую и притягательную. Сам себя ненавидел за эти чувства, но ничего поделать не мог, только смотреть, только держаться на расстоянии.

Только в ее присутствии всегда терял голову, не мог анализировать свои действия, да и просто думать не получалось. Несколько часов назад тоже чувствовал себя идиотом, последним дураком. Стоя у плиты и глядя на нечто, подгоревшее на сковороде, расстроился, всерьез задумался взять несколько уроков у своего шеф-повара. А потом почувствовал ее ручки на своем теле, думал, показалось, чтобы она сама подошла, да еще и обняла?! Захотелось развернуться и сгрести ее в объятья.

Ожидаемых мной насмешек так и не последовало и будь я проклят, если не почувствовал себя самым счастливым человеком на земле! Не глупа и, без сомнения, все поняла, но оценила именно мой порыв, а не окончательный результат, сделала вид, что ничего не заметила. И до меня, кажется, начало доходить то, о чем твердил мне Змей. Нет, не в полной мере, но сдвиги в моих мозгах явно были. И я готов был каждый день позориться и сжигать завтраки, обеды или ужины, неважно, лишь бы она вот так меня обнимала.

Забыв про свою еду, остекленевшими глазами наблюдал за ее руками, губами и выражением лица. Поймал себя на мысли, что обязательно приготовлю то, что она будет есть с таким же наслаждением. Никогда не думал, что забота о ком-то может быть настолько приятной.

– Я сейчас лопну, даже на работу ехать не хочется, ― с тихим вздохом откинулась она на спинку дивана, вытянув ноги и поглаживая свой живот.

– И не надо, сами как-нибудь разберутся.

– Шутишь? ― покосилась на меня одним глазом. ― Завтра вечеринка, они мне там такого навертят, что я потом не расхлебаюсь.

– Вот пусть этот фамильяр-переросток сам и разбирается, ― зло буркнул я, вспомнив глупую выходку Олега.

– Фамильяр?

– Не бери в голову, все уже улажено, и у нас законный выходной, ― я не стал ей ничего объяснять, пусть будет сюрпризом.

– Ну раз само высокое начальство настаивает, будь по-твоему. Но имей в виду, если все полетит к чертям, я не желаю видеть ваше разъяренное величество в своем кабинете, ― уткнула она свой пальчик мне в грудь.

Недолго думая, я перехватил ее руку и прихватил пальчик зубами, провел кончиком языка по мягкой подушечке и, глядя в ее широко распахнутые глаза, сомкнул губы, ослабляя хватку на руке. Как и думал, малышка сразу же потянула руку на себя, дыхание сбилось, а когда напоследок я вновь щелкнул языком по пальчику, ее щеки обжег густой румянец.

– От общества моего величества ты теперь вряд ли отделаешься в ближайшие лет сорок. И тебе придется часто видеть мою венценосную особу рядом с тобой, ― медленно растягивал слова, так же медленно надвигаясь на свою девочку. ― Но я бы предпочел свой кабинет.

– Почему? ― явно сбитая с толку и слегка ошарашенная моим напором, ухватилась за первый же появившийся в ее голове вопрос.

– В моем кабинете нет камер, ― шепнул, накрывая ее губы своими.

Рай на земле. Млять! Что же со мной будет, когда она окончательно станет моей?!

Всегда откровенно ржал над выражением «сладкий поцелуй». На ум всегда приходило лишь одно: вы, млять, издеваетесь?! Какая, к черту, сладость? Почему-то вкус сладости я представлял как мед или же клубничное варенье. Дебил, и мозги у меня куриные. Святкины губки были действительно сладкими, но не со вкусом варенья и меда, у поцелуя был свой вкус, и именно сладкий. До стеснения в груди, до боли в сердце. Моя, только моя!

Малышка изгибалась всем телом, крепко обнимая меня ногами за талию. А я не мог оторваться от ее губ, медленно сплетая наши языки, прикусывая зубами сладкую мягкость ее полных губ. И она отвечала мне глухими стонами, тихими мольбами. Полотенце сползло, открывая упругую грудь, и, не в силах бороться с собой, я жадно обхватил губами розовый сосок, втягивая в рот напрягшуюся плоть, ударяя языком. К черту самоконтроль, к черту свечи и прочую романтику, все будет, я обязательно исправлюсь, но только не сейчас, не тогда, когда она стонет уже в голос, когда судорожно выгибается всем телом подо мной.