В 1916 году, во время «угольного голода», британский посол Бьюкенен был возмущен, увидев, как солдаты разгружали уголь из военных грузовиков у дворца Кшесинской. Начальник Главного Артиллерийского управления А.А. Маниковский открыто писал в служебном документе генералу Барсукову: «Противно до такой степени, что требуется огромное усилие воли, чтобы терпеть… Но ведь всегда терпению есть предел, за которым уже исход неизбежен».

Несмотря на рогатки цензуры, в печать проникали статьи с разоблачениями афер Матильды и Сергея в области военных поставок. Веселые студенты в театре напевали: «Ты, Кшесинская, пляши, вензеля ногой пиши…» Дальнейший текст частушки воспроизведению в печати не подлежит.

В начале февраля 1917 года комендант Четвертого полицейского управления на Петербургской стороне, находившегося на Каменноостровском проспекте в доме № 65, генерал Галле позвонил Кшесинской и настоятельно порекомендовал ей с сыном на время покинуть столицу. Он был уверен, что в городе в любую минут могут начаться беспорядки, а дворец Кшесинской, находившийся в самом начале Каменноостровского проспекта, мог быть разрушен в первую очередь.

Матильда прекрасно понимала, что в случае восстания в Петрограде ей может основательно достаться «на орехи», и благополучно выехала в Финляндию в санаторий Рауха, расположенный недалеко от Иматры. Сопровождал их верный Петр Владимиров. Матильда с Вовой прожили там почти неделю, с 8 по 15 февраля, когда генерал Галле сообщил, что в Петрограде все спокойно и можно возвращаться, что Матильда сразу же и сделала.

22 февраля Кшесинская устроила у себя во дворце обед на 24 персоны: «Войдя в столовую, гости онемели от восхищения, что доставило мне огромное удовольствие, так как я сама продумала каждую мелочь. Обед прошел удачно, все блюда были вкусными и предлагались с соответствующими винами. После обеда мы играли в баккара, и гости долго не расходились. Это был мой последний прием в Петербурге.

На следующий день, 23 февраля, моя экономка стала пересчитывать хрусталь и столовое белье, как она обычно делала после больших приемов. В этот момент прибежал кто-то из моих людей, насмерть перепуганный, и сказал, что по Большой Дворянской движется огромная толпа. Началось то, чего мы все так боялись и ждали, – уличные погромы. Толпа прошла мимо моего дома, но на сей раз все обошлось благополучно. В последующие три дня еще теплилась надежда, что все успокоится и придет в норму. Двадцать пятого февраля я рискнула посетить Александрийский театр, где на бенефисе Юрьева показывали «Маскарад» Лермонтова в постановке Мейерхольда. На улице было тихо, и я съездила в театр и вернулась домой без всяких приключений.

На следующий день, 26 февраля, в воскресенье, снова позвонил генерал Галла, сказал, что ситуация в городе очень тревожная, и посоветовал вынести из дома все, что только можно».

Матильда загодя отдала свои наиболее ценные украшения на хранение ювелиру Фаберже и в несколько петроградских банков. Вечером 27 февраля она вместе с сыном, его гувернером Георгием Пфлюгером и двумя танцовщиками – Петром Владимировым и Павлом Гончаровым – бежала из дворца на Кронверкской набережной и укрылась на квартире знакомого трагика Ю.М. Юрьева в доме Лидваля в начале Каменноостровского проспекта. «Здесь мы и провели, не раздеваясь, первые три дня, – вспоминает Кшесинская. – Несколько раз сюда приходили вооруженные солдаты и через квартиру Юрьева вылезали на крышу в поисках пулеметов. Они угрожали нам, говоря, что мы ответим головой, если их найдут на крыше. С окон тоже пришлось все убрать, чтобы проходящей толпе не померещился пулемет, так как в этом случае по окнам сразу же открывали огонь».

С февраля по июль 1917 года Кшесинской пришлось жить на чужих квартирах. Через три дня после бегства Матильды к Юрьеву пришел Иосиф Кшесинский и взял сестру с сыном к себе.

Что происходило во дворце на Кронверкской набережной после бегства Матильды, представить невозможно. Кшесинская пишет: «…на следующий день после моего бегства из дома, который заняла какая-то банда во главе с грузином Агабабовым. Он стал устраивать в моем доме обеды и заставил повара готовить для его гостей, которые упивались моим шампанским. Оба мои автомобиля, разумеется, были реквизированы».

Маленький штришок: к этому времени в Германии было 10 тысяч легковых и 55 тысяч грузовых автомобилей, в России, соответственно, 2,7 и 7 тысяч. А вот у скромной матери-одиночки было три (!) автомобиля (один находился в Стрельне), не считая конных выездов.

Через две страницы «Воспоминаний» Кшесинская уже говорит, что ее дом был занят городской милицией, которая вывезла какие-то сундуки в резиденцию губернатора. Петр Владимиров сразу же отправился к губернатору и объяснил ему, в чем дело, а тот пригласил к себе сестру Матильды Юлию. В итоге Кшесинской вернули золотой венец и ящики с серебром. «Венец я сдала на хранение в Кредитное товарищество вместе с другими ценными вещами, которые удалось вынести Арнольду. Одиннадцать ящиков я поместила в Азовско-Донской банк, директором которого был Каминка, мой хороший знакомый и сосед по даче в Стрельне. По сей день у меня хранится квитанция, выданная банком. Как-то, уже в эмиграции, я встретила Каминку, который заверил меня, что ящики надежно спрятаны и их никто не найдет. Он даже выразил надежду, что мне их скоро вернут.

Как я уже говорила, лучшие мои украшения и драгоценности хранились у Фаберже, однако после переворота он попросил все забрать, опасаясь обыска и конфискации лежавших в сейфе драгоценностей. Вскоре именно так и случилось. Эти ценности и все, что мне удалось вынести из дома, я сложила в отдельный ящик и сдала в Государственный кредитный банк на Фонтанке, дом № 74Б, причем умышленно занизив их стоимость, чтобы меньше платить за хранение. Я находилась в стесненном материальном положении и не могла потратить крупную сумму. Директор Кредитного банка был удивлен такой низкой оценочной стоимостью, так как, по его подсчетам, драгоценностей было не меньше, чем на два миллиона рублей. Я сберегла квитанцию Кредитного банка, подтверждающую, что ценности могут быть выданы только лично мне или моей сестре».

На самом деле история с дворцом Кшесинской была совсем иной. Матильда стала жертвой собственного тщеславия и амбиций. Особняк занял запасной броневой дивизион, причем солдат-«броневиков» привлекли не тряпки и будуары балерины, а просторный гараж, рассчитанный совсем не на два автомобиля, и сравнительно неплохая автомастерская.

Вскоре к «броневикам» присоединились солдаты пулеметной роты и Петроградский комитет большевиков, которому выделили 2-й этаж.

Занятие дворца, происшедшее за несколько недель до приезда Ленина, прошло сперва малозаметно. Негодование против захватчиков возрастало по мере роста влияния большевиков. Газетные россказни о том, будто Ленин поселился в будуаре балерины и будто вся обстановка особняка разгромлена и разворована, были просто враньем. Ленин жил в скромной квартирке своей сестры, а обстановку балерины комендант здания убрал и запечатал. Меньшевик Н.Н. Суханов, посетивший дворец в день приезда Ленина, оставил небезынтересное описание помещения: «Покои знаменитой балерины имели довольно странный и нелепый вид. Изысканные плафоны и стены совсем не гармонировали с незатейливой обстановкой, с примитивными столами, стульями и скамьями, кое-как расставленными для деловых надобностей. Мебели вообще было немного. Движимость Кшесинской была куда-то убрана…»