– Мне надо забрать дочку из школы, – сказал он, вставая.

Марк не знал, что ответить.

– Ваши родители, наверное, были отказниками в России? – спросил раввин.

– На самом деле нет, – ответил Марк, почему-то чувствуя себя виноватым. – Мои родители были там рядовыми инженерами. Мы получили разрешение на выезд сразу же после подачи документов, в семьдесят седьмом. Мне было всего три года. Я и Москву-то плохо помню.

Марк медленно шел домой, разглядывая трещины на асфальте. Когда он проходил мимо университетского Музея изящных искусств, чей-то голос вернул его к реальности. Голос, произнесший «извините», принадлежал долговязому молодому человеку, который стоял на тротуаре, сжимая в левой руке пачку желтых объявлений. На нем были черный сюртук, черные брюки и белая рубашка. Вьющиеся светлые волосы струились из-под черной фетровой шляпы. Длинные ресницы порхали за толстыми стеклами очков, как два прозрачных мотылька. Его щеки и верхняя губа были прострочены редкой рыжеватой щетиной. «Что-то в нем есть донкихотское», – подумал Марк. Молодой человек сначала привлек внимание Марка, а потом пристально посмотрел ему в глаза и спросил:

– Вы еврей?

Смущенная близорукая улыбка то вспыхивала, то гасла на его лице.

Пришельцы из местной ешивы появлялись в университете примерно раз в два месяца. Они парковали взятый напрокат желтый грузовичок, обернутый плакатами с мессианскими лозунгами, на одной из главных улиц университетской части города. Ешиботники упорно простаивали по полдня на улице, вглядываясь в студенческую толпу и пытаясь отделить евреев от плевел. Реакция Марка на этих ловцов потерянных еврейских душ бывала разной: иногда он вообще их не замечал; чаще всего, ответив «да», тотчас прощально махал им рукой; и лишь изредка соглашался заглянуть в желтый грузовичок, где повторял за ешиботником отдаленно знакомые ему слова молитвы. Но в тот ноябрьский полдень он почему-то без колебаний последовал за одним из выходцев из прошлого столетия прямо в кузов желтого грузовичка.

– Марк Каган, – представился он.

Молодой ешиботник улыбнулся и подал ему руку с длинными пальцами, предназначенными от рождения для того, чтобы ласкать струны музыкальных инструментов.

– Меня зовут Залман. Залман Кун.

– А вы не в родстве с венгерским революционером? – поинтересовался Марк.

– Мой дед – выходец из Венгрии. А откуда вы узнали об этом Куне?

– Из еврейской энциклопедии, – пошутил Марк.

Освободив Марка от двойных пут молитвенных ремешков, Залман положил руку на запястье Марка.

– Скажите, вы знаете иврит? – спросил он.

– Почти нет, – ответил Марк и попятился к выходу. – С еврейской школой у меня не сложилось.

– Никогда не поздно попробовать вновь.

– Пробовал – терпения не хватает. Вы уж меня извините, но мне пора.

Марк пожал руку молодого хасида и направился к выходу.

– Постойте, подождите! – пропел Залман. – Знаете что, вы могли бы приходить к нам в ешиву и учить иврит. Если хотите, я буду вашим учителем. Бесплатно.

Он вытащил из нагрудного кармана желтый листок с фотографией улыбающегося старика с округлой бородой. Сложив листок пополам, он написал на нем номер телефона и вложил Марку в правую руку.

Через два дня Марк с удивлением обнаружил, что, подчинившись силе некоего метафизического притяжения, его старый пикапчик «субару» сворачивает на боковую улицу и подъезжает прямо к Залмановской ешиве. Ешива располагалась примерно в миле к западу от университетского кампуса. Марку никогда раньше не приходилось бывать в этой части города. Неоновые рекламы предлагали ему разменять чеки, купить спиртное, перекусить жаренными на гриле крылышками или ребрышками. Паркуя машину рядом с ешивой, Марк чувствовал себя странником, вступающим в стан сынов Израилевых, прижившихся посреди земли египетской.

Три худосочных мальчика в бархатных ермолках стояли на ступеньках у входа в желтый викторианский особнячок. Их лица будто бы фосфоресцировали при свете уличных фонарей.

– Вы к кому пришли? – спросил мальчик с кругами под беличьими глазами.

– Мне нужен Залман. Он здесь учится, – ответил Марк.

– Залман?

Обеими руками мальчик потянул на себя резную ручку тяжелой двери и проводил Марка в комнату с темными деревянными панелями на стенах и потолке. Молодые люди в черно-белых одеждах сидели за столами, склонившись над фолиантами. Некоторые из них раскачивались и бормотали какие-то слова.

Залман увидел Марка, поднялся и пожал ему руку.

– Пришли на первый урок? Замечательно!

Он положил руку мальчику на плечо и сказал ему что-то на идише. Тот хихикнул и выбежал из зала.

– Садись, пожалуйста. Я тут приготовил пропись и азбуку.

Марк сел за стол напротив Залмана. Залман раскрыл тетрадь с еврейским алфавитом на последней странице и показал пальцем:

– Это какая буква?

– Гимел, – ответил Марк.

– А эта?

– Коф.

– Очень хорошо! – сказал Залман, подчеркнув голосом «очень». – А что это?

– Гмм… Или вов, или зайн. Я их всегда путаю. Обе похожи на маленьких хромоножек.

Залман вздохнул и растопырил свои аристократические пальцы.

– Я хотел бы, чтобы к следующему разу ты выучил весь алфавит. – Он закрыл желтую тетрадь и передал ее Марку. – А теперь позволь задать тебе вопрос.

– Ты, наверно, думаешь, что я безнадежный ученик? – спросил Марк.

– Нет-нет! Я просто хотел спросить, какие предметы ты учишь у себя в университете? – Залман сказал «учишь», а не «изучаешь».

– Я изучаю литературу.

– Литературу? – повторил Залман, пробуя слово на вкус губами и кончиком языка.

– Я работаю над диссертацией о современных еврейских писателях, которые пишут на европейских языках. Это, по сути, и есть область моих исследований.

– Почему вы их там называете еврейскими писателями?

– Все они евреи, и многие из них писали о евреях.

– Они писали хорошее или плохое о евреях?

– Все это не так просто. Одни хорошее, другие плохое.

– Понимаю, – сказал Залман, серые глаза которого теперь светились вековечной печалью.

– А ты читал хоть какие-нибудь книги еврейских писателей? – спросил Марк. – Кафку? Джозефа Рота? Маламуда? Филипа Рота?

– Рот? Я слышал о нем. Он пишет плохие вещи о евреях.

– Не плохие, нет! Порой жестокие, но честные.

– У нас есть свои истории. Прекрасные, – Залман показал на несколько малиновых томов с золотым тиснением.

Хлестал дождь, когда Марк вышел из ешивы на улицу. Он закурил и несколько минут стоял на крыльце, вдыхая табачный дым и гнилое дыхание Лонг-Айлендского пролива.