Заигравшись в обман, пожалуй, трудно сохранить друзей и семью. Вернее, конечно, можно, но при условии, что другие будут лояльно относиться к его обману или обманывать сами. На деле получается обратное: семейная жизнь требует определенных правил. Скажем, вовремя приходить домой или не изменять. Но можно ли быть застрахованным, когда имеешь дело с обманщиком?

Все люди для обманщика – цель его хитрой игры ума, и не более того. Трудно сказать, любит ли он кого-нибудь серьезно. На словах-то он образец добродетели, но где уверенность в том, что это не ирония?

Поэтому обманщики – маститые, опытные, без толики совести, – привыкли действовать в одиночку. Но жалости они отнюдь не вызывают. Какая жалость? Это осознанный выбор. Хотя и здесь есть известная доля условности. Кто их знает, обманщиков? Вдруг и выбранный ими путь – тоже обман для окружающих, и они, подобно клоунам, надевают маску комического, втайне обливаясь трагическими слезами?

Оставим эти вопросы не раскрытыми. Все это переливание из пустого в порожнее. Правды здесь не сыскать. Так не будем же сами обманывать читателя.

Мода существовала во все времена и при всех политических режимах. Мода потому и порождает порочное ей следование, что коренится в человеческой психологии: с появлением первого человека, пришла и она. Адам и Ева, несомненно, не относились к одежде с тем трепетом, с которым относятся люди в наши дни, но тогда и думать об этом не приходилось. Магазинов еще не придумали, людей, перед которыми уместно бы покрасоваться, не народилось, так и ходили обнаженные. Но стоило им совершить грехопадение, как моментально срамные места скрылись под фиговыми листочками. Может быть, это и была первая мода. Срамные места не столь уж капризны в деле маскирования, тут только бы включить фантазию. Но Ева, по всей видимости, прельстилась примером Адама и тоже выбрала фигу. Наверное, это удобно, подумала она. Вот так и поныне: случайно надетому аксессуару мы норовим придать крайне важный смысл. Изящно, красиво, элегантно. А как оно было на самом деле и что являлось первопричиной, одному Богу известно.

Думается, не случайно мысль об одежде посетила первых людей. После потери бессмертия чувствуешь себя не только голым физически, но и, знаете ли, духовно. Во всяком случае, совесть у них, пренебрегших запрет на съедение яблока, однозначно проснулась. А как теперь быть? Репутация человечества опорочена, восстановлению не подлежит, остается лишь одно – завоевывать заново по крупицам. Кто-то начинает покорять вершины благими поступками, а кто-то – щегольским внешним видом. Одно другому не противоречит, а вероятно, и дополняет.

Не удивительно, что Бальзак говорит об уме применительно к умению элегантно себя вести и одеваться. Действительно, это вам не нацепить на себя первую попавшуюся майку, тут подумать надо. Ведь мода на тот или иной костюм появляется не на пустом месте. Сначала должен прийти избранный, ведь, как известно, много званых, а он – один такой. Так, например, моду на отказ от мяса в пище создал Пифагор. Но создал он ее не благодаря отказу как таковому, а своему благочестию и стройной философией. Образ жизни – не забудем добавить к нему уместное прилагательное «умный» – порождает моду на отдельную его часть. Так, например, лорд Байрон, благодаря своей поэтической харизме, романтизировал и свою хромоту, которая в некоторых кругах радикальных байронистов стала очень даже модной.

Избранный понимает: человек – это, прежде всего, стиль. А стиль проявляется во всем. И тут уж без ума явно никак.

Впрочем, созданный им стиль порой делается всенародным, а мода на него – весьма красноречивой. В ней есть не только подражательное свойство, но и разъяснительное. Она, если угодно, формирует культурный код. Вот как пишет об этом Бальзак: «Ученый муж или светский щеголь, который занялся бы изучением костюма того или иного народа в различные эпохи, написал бы в результате живописнейшую и правдивейшую историю наций. Разве длинные волосы франков, тонзура монахов, бритые головы сервов, парики короля Попокамбу, аристократическая пудра и прически а-ля Тит не воплощают для нас основные этапы нашей истории?»

А вы говорите «геополитика»… Да какая геополитика? Какой географический детерминизм? Эти сказки про то, что климат определяет характер народа, рассказывайте несмышленым детишкам. Или, на худой конец, тем самым оправдывайте свои дурные поступки («Знаете, это не я, это климат у нас такой плохой; я вспыльчивый, потому что страна у меня жаркая, ничего личного»). А вот мода на костюм – это совсем другое дело. Это же безупречный помощник культуролога! Нужно узнать, в каком веке написана та или иная картина? Посмотри на костюмы, обладатели которых запечатлены на холсте. Хочешь понять, в каком месте происходит действие любимого романа, внимательно приглядись к описанию внешности героя – здесь все важно: от прически до манер.

Если нация тяготеет более к красному цвету, то, несомненно, в ее менталитете сидят раздражительность и скрытое желание напасть на слабого соседа. Если же нация имеет моду на синий, то, верно, если и чего-то желает, то чтобы оставили ее в покое. Или вы смотрите по телевизору, как в одной из стран устраивается карнавал: яркие живописные платья, разноцветные перья на голове, – знай, ты имеешь дело с жизнерадостным народом. То ли дело крестьянские наряды – нет, стереотипы ужасны сами по себе, но как только увидишь эти несчастные лица, этих страдальцев на брошенной земле, так и понимаешь: нелегка их жизнь, ой нелегка.

А если задуматься – причем очень серьезно, с усердием, достойным Хайдеггера, – то можно с прискорбием резюмировать: мода делает людей похожими. Ладно – культурный код. Он не для нас написан, а для истории. А что с нами? Что с личностью – этим почтительным званием, терминологическим венцом европейской цивилизации? Как с ней быть? Неужели индивидуальность каждого стирается и всему виной злосчастная мода?..

Ну нет. Проколотые пупки, татуировки и порванные джинсы не могут уничтожить личность вот так просто. Это несущественно, это всего лишь, если угодно, оттенки вкуса. Как туники в Древней Греции – может, они были не только белые, как это показывают бесцветные статуи, а, например, бежевые или голубоватые. И разве Платон перестал бы быть Платоном, если бы, подражая Сократу, начал носить какую-нибудь модную тунику цвета морской волны?