Однако, если бы у него все-таки был опыт соприкосновения с непредсказуемым характером противоположного пола, история философии, полагаю, обогатилась бы не только термином «вещь в себе», но и «вещь, вышедшая из себя».

Русский писатель Карамзин, побывав в гостях у Канта, так описывает их встречу в «Записках русского путешественника»:

«Вчерась же после обеда был я у славного Канта, глубокомысленного, тонкого метафизика, который опровергает и Малебранша и Лейбница, и Юма и Боннета, – Канта, которого иудейский Сократ, покойный Мендельзон, иначе не называл, как der alles zermalmende Kant, то есть все сокрушающий Кант. Я не имел к нему писем, но смелость города берет, – и мне отворились двери в кабинет его. Меня встретил маленький, худенький старичок, отменно белый и нежный. Первые слова мои были:

„Я русский дворянин, люблю великих мужей и желаю изъявить мое почтение Канту“. Он тотчас попросил меня сесть, говоря: „Я писал такое, что не может нравиться всем; немногие любят метафизические тонкости“».

Не случайно «Метафизика» Аристотеля начинается словами: «Все люди от природы стремятся к знанию». Но есть и те, кто от природы стремится лишь к чистоте.

Ну а кто, как не убежденный эстет, возразите вы, может быть неподдельным сторонником чистоты, ведь и костюм и его комната должны непременно выражать представление о незапятнанном идеале? Тут спорить трудно, даже в знаменитом романе Гюисманса, декадента и любителя прекрасного, «Наоборот», его герой Дез Эссент, когда раздумывает над тем, как обустроить спальню – превратив ее либо в место ночных услад, либо в мрачную келью для дум и покоя, – естественно, предпочитает первый вариант, поскольку он в точности передает атмосферу парижской квартиры, в которой когда-то именно так «некогда устроил спальню, куда для особой остроты ощущений поместил громадную, вдобавок белую, лакированную кровать: старый развратник как бы издевается, поднимая на смех ложноневинных и мнимо-стыдливых грезовских недотрог, а также иронизируя по поводу якобы чистоты подростковой и девичьей постельки».

Однако даже для эстета нравственная чистота важнее телесной. Уж кто-кто, а Оскар Уайльд понимал немало в том, что такое красота человека. Собственно, именно этой теме и посвящен его роман «Портрет Дориана Грея» – поискам вечной молодости, которая если и может быть запечатлена в одночасье, то лишь в момент продажи души. И чистота у Уайльда ассоциируется главным образом с молодостью и внутренней невинностью. Любая цитата о чистоте так и норовит доказать эту мысль.

1. «В его лице было нечто такое, что сразу внушало доверие. В нем чувствовалась искренность и чистота юности, ее целомудренная пылкость».

2. «Этот мальчик, с которым он по столь счастливой случайности встретился в студии Бэзила, – удивительное существо, но из него можно вылепить нечто еще более совершенное. У него есть все – обаяние, юношеская чистота, а главное, красота, сравнимая лишь с той, какую сохранили для нас в мраморе древние греки».

3. «К нему возвратилось ощущение непорочной чистоты детской жизни, и ему стало не по себе при мысли, что именно здесь будет стоять роковой портрет».

4. «Мы вправе судить о человеке по тому влиянию, какое он оказывает на других. А ваши друзья, видимо, утратили всякое понятие о чести, о добре, о чистоте».

5. «Возвышенная чистота и тонкость выражения этого печального лица поражали и бесили Алана».

6. «Лицо человека, которого он хотел убить, сияло всей свежестью юности, ее непорочной чистотой».

7. «Неужели правда, что человек при всем желании не может измениться? Дориан испытывал в эти минуты страстную тоску по незапятнанной чистоте своей юности, „бело-розовой юности“, как назвал ее однажды лорд Генри».

Так что, каким бы человек ни был аккуратным до фанатизма – а Оскар Уайльд к ним как раз принадлежал, – все равно в первую очередь он признает в человеке чистоту внутреннюю, а уж потом внешнюю.

Веками философы разных мастей поносили человеческую цивилизацию за лукавство и лицемерие. Но разве не благодаря лукавству и лицемерию мы сделали нашу жизнь живописнее?..

Как просто говорить правду. Для этого нет необходимости обладать извилистым умом или искусным воображением, да и наблюдательность не лучший помощник. В сущности, правда так же проста, как констатация факта: что видишь, то и говоришь. Что же касается лжи, то для нее нужно известное умение сочинительства. Человечество не сразу доросло до мнения, что о некоторых вещах следует молчать, а некоторые просто искажать. Вежливость, кокетство, игривость пришли в мир тогда, когда на определенном историческом этапе появилась нужда сделать шаг вперед в интеллектуальном развитии. Коварство поступков известно и в животном мире, но им совершенно невдомек, что такое словесный обман. Игра словами – удел умельца, но никак не простолюдина.

Поэтому в среде людей, живущих, что называется, «по правде», не почитаются искусства: они не понимаются ни в своей ценностной важности, ни в моральной значимости. Платон в своем трактате «Государство» предлагал изгнать всех художников для того, чтобы построить идеальное общество. Ведь, по факту, художники не приносят никакой пользы – мало того что в жизни и так много неведения, так они его еще и приумножают. Изображая вещи в своих произведениях, они не делают шаг навстречу познанию этих вещей, а, напротив, уводят лишь в сторону. Делают слепки слепков (если вспомнить, что Платон считал материальные объекты в мире лишь тенями истины, то можно представить всю горечь и негодование философа от факта существования искусства). Высокие моралисты продолжили дело древнегреческого идеалиста, подбрасывая произведения искусства в очистительные костры, – и в самом деле, зачем нужна литература, когда она лишь искажает нравственные устои общества?

Однако при всех причудливых поворотах истории искусство сохранилось и по-прежнему имеет спрос в обществе. Почему? Потому что без красивого обмана жизнь человека стала бы по-настоящему скучной.

Солгать человеку просто в первый раз, но во второй и в третий уже понадобятся память и умение связать свою ложь в гармоничную историю, дабы не оказаться у позорного столба. Почему бы не признаться, что мы сами обманываться рады? Что без обмана не появилось бы искусство красноречия, потом породившее изящную словесность.