– Она никуда не сбегала. Вы зря так думаете.

Он посмотрел на меня мутными от старости глазами.

– Это она вам сказала? – спросил он.

– Не совсем так, – призналась я. – Но вам надо позвонить в полицию. Пожалуйста. Позвоните в полицию. Попросите их продолжить поиски. Выяснить, что с ней произошло.

Он немного помолчал, а потом сказал напоследок, так что я не поняла, слышал он меня или нет:

– Нужно дать знать, что вы скучаете по ним. Вот почему я развесил объявления. Даже если они и не думают возвращаться. Нужно быть уверенными: они знают, что могут сделать это. Они – пропавшие.

Когда в тот вечер я вернулась из Нью-Джерси, мама поджидала меня в гараже. Распахнув в него дверь, я увидела: она нашла то, что я спрятала за газонокосилкой. Я залатала шину в городской мастерской по ремонту велосипедов, и она выкатила его из тайника и трезвонила в звонок на руле. Въехав в гараж и выключив мотор, я первым делом услышала этот негромкий трезвон.

– А вот и ты, – спокойно сказала мама, хотя под этими «легкими» словами подразумевались куда более «тяжелые». Ей хотелось выговорить мне за то, что я не рассказала ей о своих планах на вечер и о том, как его провела, а мне нужно было придумать какое-нибудь объяснение, ни словом не обмолвившись о том, что я выезжала за пределы штата, чтобы порасспрашивать о мнимой беглянке, с которой ни разу не встречалась в реальной жизни.

Но мама сказала лишь:

– У меня такое чувство, будто я вообще тебя больше не вижу.

Привыкай к этому.

Это были мои слова, а может, знакомый голос стремился заглушить все мысли у меня голове. Фиона Берк тоже услышала, как подъехал фургон, и вышла поговорить со мной. Она хотела, чтобы моя мама покинула гараж, но та и не подумала сделать это.

Возможно, нам следовало предупредить маму, чего можно ждать от жизни теперь, когда мне было семнадцать, как и остальным. Пусть начинает потихоньку обдумывать дизайн объявления о моем исчезновении. Надеюсь, ей придет в голову нечто привлекающее внимание, и объявление будет достойно того, чтобы поместить его в рамку и гордиться им еще долгое время после того, как я пропаду без вести.

Фиона Берк хотела от меня, чтобы я поставила в известность об этом мать.

– Где ты откопала эту развалюху? – спросила мама о взятом напрокат велосипеде Эбби. – Настоящее ретро. Он очарователен. – Она поставила его на оба колеса и стала проверять их.

– Не трогай его. Он не мой, а подруги.

Она отпустила велосипед, и я успела ухватить его за руль, иначе он врезался бы в стену.

– Какой подруги? Дины?

Я помотала головой.

– Что происходит, Лорен? Какие у тебя могут быть дела важнее школы? – Увидев удивление на моем лице, она подняла бровь. – Учителя звонили. Я сказала, что ты поехала к зубному.

– Спасибо, что прикрыла.

– А как иначе? А теперь скажи мне, где ты была.

– В Нью-Джерси, – ответила я, не успев остановиться. И никто другой тоже не остановил меня.

– Прошу прощения?

– Я ездила в Нью-Джерси и вот вернулась.

– В Нью-Джерси? – спросила она скорее себя, чем меня. – Разве у нас есть там знакомые?

Я могла ответить, что знакомых там нет, или же что есть, но мой рот не желал произносить ни слова, а тело хотело двигаться. И, не успев ничего осознать, я ухватилась за руль и выкатила велосипед в центр гаража.

– Ты только что приехала и опять куда-то направляешься?

Она не сказала, что я не должна никуда ехать. Она никогда не говорила мне, что я не должна чего-то делать. Не ругала и не устанавливала комендантского часа. Она отмазывала меня, когда звонили из школы и сообщали, что я прогуливаю. Она доверяла мне – или же хотела, чтобы я так думала.

Если бы на свете существовала мать, которой я могла рассказать обо всем, то я выбрала бы эту женщину.

– Я хочу испытать велосипед, – сказала я. – Просто доеду вдоль железной дороги до моста и вернусь.

– Слишком холодно.

Я пожала плечами и натянула на голову шерстяную шапку, чтобы закрыть уши.

– Кроме того, когда ты в последний раз каталась на велосипеде? Тебе было лет десять, ты скатилась по насыпи и ободрала коленки.

– Кажется, разучиться ездить на велосипеде невозможно. Так говорят.

– Да, говорят. – Она попала в затруднительное положение. И не знала, как призвать меня к порядку, потому что прежде ей не приходилось делать этого.

Я села на велосипед, проверила тормоза и покрышки. И те и другие оказались в порядке, будто новые. Дорогу недавно расчистили от снега, и можно было ехать, не боясь поскользнуться. Меньше чем в двух милях отсюда, вниз по холму, рельсы вслед за рекой расходились на север и на юг. Я могу ехать вдоль них много дней. И добраться до Монреаля.

Что сделает мама, если я скажу ей правду? Станет каждый вечер привязывать мои кисти к стойкам кровати, запрет в подвале и будет спускать туда еду через вентиляционное отверстие, дабы я не померла с голоду? Может она спасти меня и Эбби? Спасти Фиону Берк спустя столько лет после случившегося с ней?

Раз ты приговорена к тому, чтобы исчезнуть и присоединиться к остальным, то думаю, спасение не для тебя.

Мама назвала меня по имени, очень тихо. Она потянулась вперед, будто хотела коснуться моих волос, я вздрогнула, и она опустила руку.

– Мы поговорим, когда ты вернешься, – сказала она, словно предугадывая наше будущее. – Расскажешь мне, что происходит и зачем ты ездила в Нью-Джерси.

И почти неслышно, не желая, чтобы меня услышала Фиона Берк, я ответила:

– О'кей.

– Я просто хочу, чтобы ты знала, что всегда можешь поговорить со мной, если хочешь этого, – продолжила она, рискуя все разрушить. – Я всегда рядом с тобой, если тебе нужно поговорить. Лорен, я же вижу: что-то неладно. Только пока не знаю, что именно.

Какое-то мгновение я гадала, способны ли матери видеть. Может, если ты произвела на свет ребенка, то способна распознать сквозь его кожу, что его мучает, без того, чтобы кто-то подсказал тебе: Взгляни сюда.

Я стояла, держа за руль велосипед. Стояла прямо перед матерью. Вот она я: девушка семнадцати лет. Девушка, волосы уже не такие длинные, зато длинные ноги, длинный, как у мамы, нос. Девушка в черных ботинках и черных джинсах. На шее подвеска, найденная на обочине, похожая на ту, что я углядела на фотографии Эбби, и на ту, что была на Фионе Берк в тот вечер, когда она убежала из дома. Я никогда не снимала ее.

А над головой висит мигающий дорожный знак, возвещающий, что я в беде. Висит высоко, и его видно издалека. Он сверкает огнями и гудит сиреной. Кричит о том, что я очень надеюсь на то, что найдется кто-то, кто знает, как это все прекратить.