Он взял меня под руку – впервые за долгие-долгие дни коснулся моего тела.

Домой мы ехали молча. Я ругала себя за потерю ключей, а сидящий рядом Джеми, возможно, не мог простить себе того, что дал слабину и был мил со мной.

Когда мы добрались до места и поехали уже по подъездной дорожке, Джеми повернулся ко мне и сказал:

– Ты немножко пугаешь меня, Лорен. Будто внезапно стала совсем другим человеком. Или же действительно напилась. Это так? Ты просто пьяна?

Если бы все дело было в этом. Если бы только я могла протрезветь, принять аспирин и к утру стереть все из памяти.

Я наклонилась вперед; воспоминания Эбби, равно как и воспоминания других девушек, больше не обрушивались на меня каскадом – мной овладели мои желания, а не их. Мне хотелось коснуться губами его шеи или почувствовать его у себя на губах. Хотелось на секунду вспомнить, как оно было, пока в дело не вмешались тени. Хотелось знать, по-прежнему ли от его губ пахнет корицей.

Но он отпихнул меня.

– Мы расстались, – сказал он. – Ты что, забыла?

Здесь, в темном салоне его машины, я действительно не помнила об этом. Но потом сообразила, о чем это он.

– Я должен спросить тебя об одной вещи, – продолжил он. И достал из кармана объявление о пропавшей девушке, и ему не было нужды разворачивать его. Я и так знала, что на нем фотография Эбби.

– Ты оставила это в моем худи.

Я кивнула. Он по-прежнему держал объявление в руке, и мне было совершенно необходимо забрать его.

– Что случилось с девушкой по имени Эбигейл? Это из-за нее ты была с Люком Кастро?

– Ее зовут Эбби, – поправила я его. – Но я не была с ним. Я же говорила тебе, что уронила ключи.

– Ты не знакома с ней… Верно?

Я взяла из его руки многократно сложенное объявление и спрятала в своей.

– Джеми… что, если я скажу тебе о чем-то, но не буду ничего объяснять, а ты не станешь спрашивать, что, да почему и откуда мне все это известно? Если я скажу тебе, что Эбби сейчас в машине рядом с нами? Что она сидит позади тебя и машет рукой, призывая замолчать, но я не собираюсь делать этого, а хочу рассказать тебе все. Что, если, Джеми? Что, если я сделаю это?

Он закрыл глаза и долго не открывал их. Сидящая за его спиной Эбби смотрела на меня. Я видела ее грязное лицо в зеркале заднего вида, мне не надо было оборачиваться, чтобы удостовериться в ее присутствии.

Наконец Джеми заговорил:

– Тогда я ответил бы, что ты действительно пьяна в стельку, тебе нужно выпить стакан воды и лечь в постель.

– О’кей, – кивнула я. – Тогда я рада, что промолчала.

Хлопнув дверцей, я направилась к дому. Выражение лица Джеми было ошарашенным.

Не успела я снять куртку, а мама уже поняла, что я пила. Она не собиралась наказывать меня за это, но сделала замечание и спросила, как я добралась до дому и откуда возьму новые ключи от фургона, если не смогу найти те, что потеряла, и сказала также, что если утром я буду страдать от похмелья, то заслужила это. Когда она говорила о похмелье, в ее глазах горели маленькие мстительные искорки.

А когда она стала расспрашивать о вечеринке, требуя комментариев, дверь в комнату открылась, и из нее послышались голоса. Это не были обрывки фраз и шепот, как обычно. Они не дожидались своей очереди и не желали вести себя прилично. Я не могла видеть их, зато хорошо слышала; голоса были недовольными и грубыми от того, что их обладательницы вдыхали огонь, и еще грубее от долгого крика.

Ты не собираешься искать ее?

Твоя мама. Она знает.

Ты до сих пор не поздоровалась со мной. Ты меня не видишь?

Ты просто противная шлюшка. И не слишком уж умная.

Ты лжешь. Ты лжешь. Ты лжешь.

КАК ДОЛГО МНЕ ЕЩЕ ОСТАВАТЬСЯ ЗДЕСЬ?

Время уходит.

Ты сказала, что будешь искать ее. А сама не ищешь.

Привет. Я говорю «привет». Ты меня видишь? Привет.

Время уходит.

Привет.

Моя голова гудела от голосов. Их было больше, чем я могла сосчитать, больше, чем я могла узнать, и это доказывало, что есть и другие пропавшие девушки, которые еще не повстречались на моем пути, и что там, в лесу, они мне не привиделись. Я крепко зажмурила глаза, словно это могло остановить их, и они действительно заткнулись – на одно мгновение. А затем стало еще хуже. Одна история заглушала другую и не давала прозвучать следующей. В результате все истории переплелись друг с другом.

Новые голоса. Новая девушка по имени Яна хотела поговорить со мной о мальчике по имени Карлос – о том, что она должна была встретиться с ним, но ей это не удалось до того, как ее забрали, и о том, какие у него невероятно выразительные карие глаза. А еще одна новая девушка по имени Хейли совершила какие-то поступки, которыми очень гордилась, и кто я такая, чтобы судить? А девушка Тина ненавидела всех, кто положил на нее глаз, всех девушек здесь и в особенности меня.

Хейли уже убегала из дома. В первый раз ей выбили зуб, во второй она проколола пупок, в третий удостоилась обвинения в проституции, а в четвертый пропала без следа, хотя вовсе и не убегала. Яна любила Карлоса и сбежала, чтобы жить с ним – или, по крайней мере, она намеревалась сделать это, но ее семейство отловило ее и как следует наказало. Трина убежала, потому что никто не обращал на нее внимания. Просто потому, что могла убежать. И считала, что тем самым обеспечила себе подлинную гребаную свободу.

Ты думаешь, он ждет меня?

Они думают, что знают. А они не знают. Никто не знает.

Ухожу, ухожу, ушла. Как я тебе теперь нравлюсь, а? Как я тебе теперь нравлюсь?

Ты меня слушаешь? Почему ты не слушаешь?

Ты думаешь, он ждал?

Эй, ты, слышишь меня? Привет, привет.

Она вышла, идиотка.

Проснись, проснись. Разбудите ее кто-нибудь.

Затем – во внезапной тишине посреди шума – заговорила она. Громче, чем остальные, будто находилась ближе других, и более требовательно.

Помоги.

Я узнала голос. Он принадлежал Эбби Синклер.

Открыв глаза, я обнаружила, что лежу посреди комнаты на диване, а наша кошка Билли устроилась неподалеку, на кофейном столике. Она пристально смотрела на пятно прямо у меня над головой, мама тоже стояла рядом, пребывая в состоянии полуобморока. Она держала меня за кисти рук, а на моей скуле был большой синяк – в том месте, куда я, видимо, била себя кулаком. В горле у мамы булькали какие-то успокаивающие звуки, и они действительно отчасти привели меня в норму. Приглушили шум и уменьшили панику. На девушек они также подействовали благотворно, и скоро все мы, утихомиренные, прислушались к беззвучному то ли пению, то ли бормотанию мамы.