Если не считать драконбола с его короткимирваными скачками, высоту Таня всегда набирала осторожно. Еще не забылсянеудачный детский опыт, когда, слишком быстро поднявшись на четыре тысячи метров,она вкусила все прелести перепада давления. Из носа у нее хлынула кровь, а подглазами две недели были фиолетовые пятна, точно она подралась в школьномкоридоре с нанюхавшимся нафталина полтергейстом.

Снижаться тоже нужно постепенно. Рассказы омагах, которые, резко пикируя с большой высоты, теряли сознание и разбивались,не были сказками. Но об этом Таня обычно не думала. В минуты взлета она жилалишь взлетом и тем мгновенным сиянием радуги, которая бывает, когда с разгонупроходишь сквозь Грааль Гардарику .

Но вот наконец и Гардарика позади, и высотанабрана, и Буян далеко. Первое, захлебывающееся ощущение полета утолено, какпервый голод. И тогда наступает пора нового удовольствия – созерцания.

Высота так огромна, что кажется: контрабасстоит на месте. Земля внизу не движется или ползет так медленно, что мерещится:пешком дошел бы скорее. И лишь встречный ветер продолжает резать лицо.

Океан – особенно зимний – похож на шершавыйковер, на котором то там, то здесь вспыхивают белые точки. Это шапки волн.Часто бывало, что, соскучившись от неподвижности «высокого» полета, Танябросала контрабас вниз и, подобно истребителю, проносилась над самой водой. Вотона – безумная скорость! Вот он, влажный, пропитанный солью ветер. К сожалению,струны смычка и контрабаса быстро отсыревали и покрывались льдом. Полетстановился рваным, непредсказуемым, и Тане приходилось выслушивать от перстняФеофила кучу занудных рассуждений, которые всегда заканчивались пророчеством,что еще пять минут такого полета и от нее останутся одни membra disjecta [3].

– Да ладно, дед, не ворчи! Разве тебе невесело? – примирительно говорила Таня.

– Тебе нужно мое «ха-ха-ха»? Пожалуйста,получите и поставьте закорючку! – скрипуче говорил Феофил Гроттер. –Только прошу запомнить: Per risum multum debes cognoscere stultum [4].

Еще Таня любила в яркий солнечный деньсмотреть сверху на осенние поля. Они были похожи на неровно нарезанные лоскуткиткани. Чаще прямоугольные, но и квадратные, и узко-заостренные, и закругленные.Ты летишь, а под тобой лежит мягкое, с аккуратно простроченными швами лесополослоскутное одеяло. Изредка встретится лента реки или пятно водоема, похожее нанаклейку на резиновом матрасе.

Поселки и города попадаются нечасто и кажутсясверху чем-то искусственным и чужеродным. Они всегда лепятся к извилистымасфальтовым дорогам, будто дороги их пуповина, без которой они существовать немогут.

Но вот впереди появляется белая масса облаков.Ее можно обогнуть, но можно и пройти насквозь. Таня давно разобралась, чтооблака не сплошные, как кажется снизу. Не слежавшиеся, но мягкие, как снег.Существуют облачные долины, горы, между которыми при желании можно отыскатьтропу. Есть и провалы, и колодцы, и лабиринты, и облачные пещеры с неожиданнымивходами и розовыми, залитыми солнечными лучами внутренними пустотами. Поройвстречаются длинные и острые облака, спицей ввинчивающиеся в небеса.

Там, наверху, облака обитают стадами. Стадамиже бродят они по небу – чинно, неторопливо и неутомимо перебираясь с одногопастбища на другое. Каждое стадо живет на своей высоте. У каждого свой оттенок,своя форма и плотность.

У каждого стада есть облако-вожак. Спокойное,пухлое, важное, как чиновник в дорогих перстнях или жирный баран. Оно обычнолетит впереди, точно прокладывает путь. Порой передумает, остановится, сольетсяс остальными облаками и дальше летит уже в другом направлении, а за ним бредетвся остальная масса. Облака жмутся друг к другу, как овцы. Изредка маленькоеоблако отбежит куда-нибудь от стада, но испугается, повернет и снова метнется вобщую сугробистую кучу.

Иногда Тане хотелось одолжить у Пипыфотоаппарат и поснимать небо таким, каким видела его лишь она. Но всякий разчто-то ее останавливало. У Тани возникало стойкое ощущение, что это будет нето. Фотография опошлит небо, вырвет его из контекста бытия. И не толькофотография. Все оторванное от целого мгновенно становится ничем.

Еще в Тибидохсе она замечала, что морскиеракушки и камни, на морском берегу кажущиеся такими прекрасными, в карманесразу становятся досаждающим сувенирным мусором. То же и фотографии. Снимаешьнекий вид – трясешься от окружающей красоты, а в матовом прямоугольнике десятьна пятнадцать уже не то. Всякий предмет хорош на своем месте.

* * *

Пять шестых земного шара сменились наконецодной шестой. Теперь контрабас мчался над континентом. Внизу быстро пронеслосьнесколько компактных и зализанных европейских стран, похожих на популярныегерманские сувениры – аккуратные домики, утопавшие в пенопластовой перхотизаполненных водой стеклянных полукружий.

Золотая нить Ариадны уверенно показываланаправление на Лысую Гору. Наметанным глазом Таня определила, что лететьосталось не больше часа. Никакого воодушевления Таня не испытала. Время, когдаони с Ванькой и Ягуном носились сюда на выходные, а часто и на одну ночь, давнопрошло.

А какой притягательной, какой желаннойпредставлялась ей Лысая Гора в те годы, когда им, ученикам Тибидохса,строго-настрого запрещалось бывать здесь, а Поклеп дежурил ночами на стенах,бдительно наблюдая за Гардарикой . Но разве неправду говорят: что запрещено, тоскрыто рекомендовано.

В те годы Лысая Гора казалась Тане эдакойжутковатой, но влекущей мистической сказкой. Как живописна она бывала летом!Буйство красок, плеск русалок в озерцах, длинные тени оборотней лунными ночами.К осени Лысая Гора несколько притихала, изредка взрываясь внеочереднымишабашами. Виноград, опутывавший деревянные скелеты беседок, снимали толькоснизу. Сверху же зрелые ягоды начинали бродить, и еще издали ощущался пьяныйзапах мимолетного счастья.

К зиме Лысая гора обесцвечивалась. Только иоставалось, что белизна снега, ржавая влага облезлых крыш и желтые маякиголодных волчьих глаз. Учитывая обычный лысогорский бардак и привычкуиспользовать на всех тяжелых работах мертвых гастарбайтеров, которые сейчас немогли пробиться из-под промерзшей земли, Лысая Гора имела удручающий вид.

Узкие улочки были занесены снегом, по которомуподагрическими каракатицами пробирались ведуны, экстрасенсы, странствующиесектанты, ведьмы и прочая маглочь, преимущественно закутанная в шерстяныеплатки и шали поверх облезших купеческих шуб и чиновничьих шинелей. Танязаметила, что среди шинелей, по большей части древних, особой популярностьюпользовались генеральские, с красной подкладкой.