Для самой Тани позолота романтики с Лысой Горыдавно облупилась. Теперь Лысая Гора все чаще представлялась ей тем, чем была насамом деле – суетливым демоническим муравейником.

Студию зудильникового вещания Таня узнала поржавой крыше в форме буквы «Г». Расположена студия была неудачно, в низинемежду складками гор, и ее замело до второго этажа. По этой причине главный входбыл скрыт под толстым слоем наледи, а альтернативным входом служило одно изокон второго этажа. Два циклопа в бараньих шкурах сидели, свесив ноги, наподоконнике и по ледяной дорожке головой вниз скатывали всех, кто им активно ненравился. Практический же опыт показывал, что активно не нравились циклопамвсе, кто не давал им взятки.

Заметив Таню, ближайший циклоп потянулся былок ней рукой, заросшей до ногтей рыжим волосом, но перстень Феофила Гроттерасверкнул на пальце предупреждающей искрой. Несмотря на свои зашкаливающиегабариты, циклоп не был полным идиотом. Спохватившись, он ногтем принялсясоскребать с плеча Тани какую-то малозаметную соринку, бормоча:

– Ох, как изгваздалась! Аккуратнее надо быть,барышня!

Гробыни в студии Таня не нашла. Там вообщеникого не было: ни Гробыни, ни Грызианы, ни операторов. Студия выгляделазаброшенной. Лишь где-то с краю, у тяжелых штор, валялась забытая крышка гробаи стояли две прислоненные к стене лопаты.

На единственной железной колонне болталасьпожелтевшая бумажка, призывавшая:

«Гость! После эфира закопайся сам. Грызиана».

Судя по нескольким глубоким царапинам рядом настене, не всем знатным гостям нравилось подобное самообслуживание.

Таня вышла из студии и, ругая полетныеблокировки, потащила тяжеленный контрабас к дому Гробыни. Дом она хорошо запомнилас прошлого раза. Массивный, двухэтажный, с решетками на окнах, он некогда,помнится, поразил ее полным отсутствием дверей. Таня попыталась использоватьзаклинание Пролазиус и пройти сквозь стену, но Пролазиус оказался блокированнымснаружи или изнутри.

Дважды обойдя дом по глубокому снегу, Таняотыскала подобие звонка с торчащим проводом и принялась нажимать на кнопкупальцем. Минут через десять она пришла к выводу, что либо дома никого нет, либоее не желают слышать. Она хотела уже уйти, как вдруг стена зарябила, намгновение стала прозрачной, и из нее вышагнул Гуня Гломов.

Узнать его было непросто. Обычно Гломовпредпочитал спортивный стиль – всевозможные треники, кроссовки, растянутыеджемпера и кожаные куртки. Сейчас же едва ли не первый раз в жизни Гуня былтщательно выбрит. Волосы на голове выглядели так, будто пытались познакомитьсяс расческой, однако знакомство не доставило им обоюдного удовольствия. Могучаямускулатура распирала изнутри тесный, плохо сидящий черный костюм. Казалось,если Гуня сведет спереди руки и напряжет мышцы спины, костюм взорвется по швам,не удержав в себе природную мощь хозяина. Более всего Гломов походил натракториста, приехавшего в крупный город для участия в телешоу.

Таня едва успела отступить, иначе Гуня налетелбы на нее. Заметив Таню, Гломов застыл. Он явно куда-то собирался. ПоявлениеТани стало для него неожиданностью.

– О, привет, Танюха! Ты куда это? Заходить небудешь разве? – сказал он, демонстрируя в улыбке зубы, способные отгрызтьпо локоть руку любого стоматолога.

– Я думала вас нет. Мне не открывали, –сказала Таня.

Гломов насмешливо уставился на раскачивающуюсяна проводе кнопку.

– Ты что, жала на эту штукенцию? –поинтересовался он. – И долго?

– Долго.

– А я и сам не знаю зачем она тут висит. НаЛысой Горе не звонят. На Лысой Горе барабанят – палками, пятками, головами, кточем может, – произнес Гломов назидательно.

Фраза выглядела заученной. Видно, Гуня вразное время озвучивал ее всем своим гостям.

– Ты порезался, – сказала Таня, взглянувна его щеку.

Гломов отмахнулся.

– А, это! Четыре бритвы сломал. Ни одна моющетину с первого раза не берет, собака такая, – сказал он рассеянно.

– А зачем брился?

Гуня ответственно засопел.

– Ну как?.. Хоть раз в жизни-то надо. Тебечто, Гробка не написала? Мы ну это… завтра сочетаемся.

– Чем сочетаетесь? – не поняла Таня.

– Ну этим… браком, – сказал Гуня, нестолько краснея, сколько ржавея от удовольствия. Для легкого румянца егонаждачная кожа была слишком груба.

Таня все еще не верила. С их курса, насколькоона знала, никто еще не завел семью. С другой стороны, Гробыня всегда и во всемухитрялась быть первой ласточкой.

– Ты хочешь сказать, что сделал предложение?

Гуня кивнул с глубоким удовлетворением.

– Сам додумался?

– А то как же! Гробка сказала додуматься, ну яи додумался.

– А ты хочешь?

Гуня недоуменно моргнул. Он явно не понималсути вопроса. Это было все равно что спросить кадрового сержанта, хочет ли онидти в атаку. Есть приказ, есть задача, есть цель, а хотеть или не хотеть – этоуже что-то мутное и из другой оперы.

– А почему Гробыня мне до сих пор непозвонила?

Лучше бы Таня не спрашивала. Гуня относился ктому счастливому типу людей, у которых что на уме, то и на языке.

– Ну она типа сказала, что ты все равно ничегоне подаришь толкового и чего тебя лишний раз нервировать? Лучше тебя впоследний момент пригласить, без подготовки, чтобы ты из кожи вон не лезла.

Внезапно Гуня поморщился и сильно ударил себякулаком по лбу. Будь у него менее крепкий череп, такой удар легко мог бызакончиться нокаутом. Однако череп у Гуни был феноменальной прочности, как и уТарараха. Ягунчик, помнится, некогда рассуждал, что произойдет, если из разныхконцов коридора Тибидохса навстречу друг другу понесутся Гуня и Тарарах и в центрекоридора столкнутся лбами.

– Что случилось?

– Ой, блин! Меня Гробка прикончит! Я кольца незабрал! – простонал Гломов.

– Позже заберешь, – легкомысленно сказалаТаня.

Гуня посмотрел на нее с укором, как медведь взоопарке, которому вместо конфеты бросили пустую скомканную бумажку.

– Тут это… не получится позже. Через полчасастемнеет. Они тут на Лысой Горе все крутые, смелые, но ночью родной маме дверьне откроют и любимого котенка на руки не возьмут. Придурки, короче. Сами в этиигры заигрываются, а потом боятся до жути.

Примерно полторы секунды Гуня топтался наместе, придавая своему могучему телу внутреннее ускорение, а затем развиллихорадочную деятельность.