Вся симпатия, которую Алёна испытывала к этому человеку, улетучилась, как с белых яблонь дым.

— Не начинайте заново, я вас умоляю, — пробормотала она с досадой. — Ни за что не поверю, что хоть один здравомыслящий человек может допустить, будто или я, или Смешарин могли таскать с собой кураре, или от чего там его такой невероятной судорогой свело, этого бедолагу?

— А откуда вы знаете про кураре? — подозрительно спросил Вишневский, и Алёна почувствовала, что у нее слезы на глаза наворачиваются от злости.

— Такое предположение высказал один из милиционеров, прибывший на место убийства. Он фильм видел… вроде о Шерлоке Холмсе, вроде «Знак четырех», ну и ляпнул. И я сейчас ляпнула — не более того. Знать ничего не знаю и ведать не ведаю! Поразительна эта лень ваших сыскарей, их нежелание хоть что-то делать! — вдруг воскликнула она, окончательно потеряв терпение. — Я сто раз сказала, что нос у меня был разбит, мне вообще не до убийств было! Смешарин стоял рядом и измывался надо мной по-всякому! А между тем мимо «Газели» прошли три человека или даже четыре, точно не помню, каждый из которых мог запросто кольнуть Коржакова в его правый локоть, выставленный из кабины.

— Кольнуть в правый локоть ядом кураре? — повторил Вишневский с глубокомысленным видом. — Ну-ну… А что, эти прохожие напоминали по виду индейцев из Южной Америки? Ведь именно там в ходу этот самый кураре? И прохожие несли с собой отравленные дротики? Каждый по связочке?

— Честно говоря, я не видела, что они несли, — грустно призналась Алёна. — Я их даже не помню толком, но индейцев среди них вроде не было. Девушка шла какая-то заторможенная, парень… вообще не обратила на него внимания, еще какой-то тип в бандане и высокая дама в красной блузке. Вот в этой-то красной блузке, по-моему, и загвоздка.

— Это почему? — вскинул брови Вишневский.

— Потому что…

Алёна вдруг насторожилась. Она же этого человека знать не знает! Он назвался адвокатом, а почему она должна верить? Может, он и впрямь этот, как его, оборотень в погонах?

— Алёна, послушайте, ситуация на самом деле сложная, — серьезно сказал Вишневский. — Смешарин уже взят под стражу. Я не должен был вам это говорить, это служебная информация, но… скажу. — Он пожал плечами. Как бы сам себе удивляясь. — Следующая — ваша очередь, вы понимаете? Я даже не понимаю, почему этого до сих пор не произошло. Обычно Афанасьев не страдает нерешительностью. Эта свидетельница, Лунина, здорово вам навредила своими новыми показаниями… Ко мне уже обратилась жена Смешарина, чтобы я взял под защиту ее мужа. Она нашла меня через общих знакомых. Если дела так пойдут и дальше, вам тоже понадобится адвокат. Ужасно жаль, что я стал невольной причиной вашей ссоры с подругой, все-таки вы могли бы обратиться к ней…

У Алёны мороз пошел по коже. Перспективы вырисовывались самые жуткие! И все же знаменитое драконье самолюбие ни за что не позволило бы писательнице показать, как ей страшно, по-человечески, по-женски страшно. К тому же она всегда верила в силу элементарной логики. Общее заблуждение авторов детективных романов! Подобно тому, как русские писатели XIX века верили, что доброе начало в человеке непременно возьмет верх над злым, детективщики последующих времен убеждены, что любое преступление можно распутать, если не просто преступника искать (какого-нибудь, не важно, кто им будет, в принципе любой сойдет!), а мыслить логично, как и учил нас Шерлок Холмс!

— Послушайте, Илья… Извините, не знаю, как вас по отчеству…

— Ильич.

Как ни была взволнована Алёна, она не могла не хихикнуть:

— Илья Ильич? Ваши родители были поклонниками Гончарова?

Минуло какое-то мгновение, прежде чем Вишневский ответил, и Алёна внезапно вспомнила одну жуткую интригу своей жизни, в которую она замешалась только потому, что некоему подвыпившему мэну захотелось уточнить, кто именно был автором «Тараса Бульбы», Николай Васильевич Гоголь или Тарас Шевченко…

Однако Вишневский вовсе не спросил изумленно: «При чем здесь Гончаров?» — а досадливо пожал плечами:

— Да причем тут Обломов? Ильей звали моего деда, у нас традиция в семье — старшего сына называть этим именем. Я тоже своего старшего Ильей назвал…

У Алёны с третьей космической скоростью испортилось настроение. Она даже не успела ответить себе на вопрос, с чего бы это, когда Вишневский продолжил:

— Правда, его мать теперь меня бранит, ей это имя не нравится, а поскольку мы в разводе, она готова пацана переименовать: за что, говорит, ему такая участь — носить это дурацкое имя, я б его лучше Максимом назвала или, там, Олегом… Что, вам тоже мое имя не нравится?

— Да что вы! — со всей возможной искренностью воскликнула Алёна, чувствуя, что настроение улучшается, хотя все это было чрезвычайно глупо. — Имя… несколько непривычное. Но очень красивое. И благородное. И знаменитое. Илья Муромец, Илья Репин, Илья Эренбург, Илья Сельвинский, Илья Глазунов, наконец… А Мечников, знаменитый биолог, — он тоже Илья Ильич. Да вообще Илья-пророк, грозник, на огненной колеснице! Кажется, значение имени — сила божья. Чем плохо имя Илья? Хорошее имя.

— Ну слава богу, — с каким-то очень искренним облегчением проговорил Вишневский. — Я очень рад, что оно вам нравится.

Несколько мгновений они смотрели друг на друга, потом оба опустили глаза и снова уставились друг на друга.

— Только я ласкательно-уменьшительные формы терпеть не могу: Илюша, Илюшка — бр-р! — добавил вдруг Вишневский. — Меня лучше полным именем называть.

— Илья Ильич, что ли? — чуточку испугалась Алёна.

— Нет, зачем? — испугался и Вишневский. — Просто — Илья.

— Хорошо, — согласилась Алёна. — Я не буду называть вас ласкательно-уменьшительными формами.

И они оба снова разом опустили глаза — и снова их подняли.

— Вишневский, привет, — окликнул кто-то, проходя мимо, и Алёна ощутила, как с них словно бы сползла некая золотистая мягкая сеть, на миг укрывшая их и отгородившая от прочего мира. Сползла и распалась на клочки…

— Вообще-то вы мне что-то рассказать хотели, — проговорил Вишневский, рассеянно проводя рукой по лбу.

— Да? — так же рассеянно ответила она, тоже проводя рукой по лбу. — О чем?

— О красной блузке какой-то, кажется.

— Ах да! — спохватилась Алёна, с сожалением ощущая, что последние клочки золотистой сети растворились в серой мгле суровой повседневности. Неизвестно почему, зачем и откуда выплыла строка: «Любовная лодка разбилась о быт», но Алёна мысленно отмахнулась от этой совершенно несвоевременной ерундятины и сказала: — Эту свидетельницу, Лунину, кто-то явно подкупил, чтобы она изменила свои показания. Это сделала женщина в красной блузке. Блузку я потом видела в витрине магазина «Шалон».

— Именно эту? — недоверчиво спросил Вишневский. — Как же это может быть?

— Не знаю как, только от блузки пахло духами «Agent Provocateur», она была ношеная! Где вы видели, чтобы в витринах магазинов ношеные вещи выставлялись?!