— А как же «Песнь Песней»? — помнится, пискнула Лерон.

— Библия — это учебник жизни, наставление, — отвечала Ларисса. — Многие женщины с таким отвращением относились к супружеской жизни, вообще к мужчинам, что род человеческий вполне мог и вымереть. Поэтому была придумана красивая сказка о любви, чтобы подсластить эту пилюлю — неизбежность отдаваться мужчинам. На беду, создатели ее перестарались: пилюля получилась слишком уж сладкой — и ее с восторгом глотают все женщины, отравляясь ею и забывая о счастье однополой любви. Мужчины по сути своей — изменники. Женщины — создания, верные истинной любви. Поверь, если бы там, в вагоне, с тобой была я, то я лучше погибла бы, но не позволила бы этим скотам к тебе прикоснуться. Однако не суди строго Микку. Он такой, какой он есть. Он всего лишь мужчина, но — вполне управляемый. Он никогда не будет к тебе приставать с этой так называемой безумной мужской страстью. Он хорошо понимает женщин. Для него в вашем браке тоже главное — ребенок. Когда совершится зачатие, он к тебе больше не прикоснется. Вы красивая пара, и ребенок у вас будет красивый. Мне вот бог не дал этого счастья: я, к сожалению, еще в пятнадцать лет вынуждена была пойти на аборт после того, как меня изнасиловал один скот мужского рода. Да-да, я тоже через это прошла, но я простила того человека: ведь именно это и подтолкнуло меня к пониманию новой жизни, именно благодаря этому я нашла новое счастье — среди женщин.

Лерон слушала Лариссу, но ее мало заинтересовала печальная история девочки, вынужденной пойти на аборт. Зацепили только две вещи: во-первых, слова Лариссы о том, что она погибла бы, защищая Лерон… она в нее влюблена, что ли?! — и во-вторых, известие о том, что Микка к жене не прикоснется после того, как она забеременеет. То есть, получается… что? Ларисса спасла Лерон от тех гадов в библиотеке и влюбилась в нее? А Микке нужна была жена, чтобы родить ему ребенка? И они решили использовать красивую и глупую деревенскую девку по имени Лерка Онегина — Лерон. Микка использует ее как породистую самку. Ларисса — чтобы сделать из нее лесбиянку.

Это слово было знакомо Лерон по книжкам и Интернету, оно пугало ее раньше, но теперь — нет, просто… просто оно казалось таким странным, невероятно странным, и к себе она его совершенно не относила, хотя как еще можно назвать то, чем занимались она ночью и Лада с Лариссой? То есть она-то с ними ничего такого не делала, только они с ней, а потом между собой… но она ведь присутствовала, она не убежала с криком ужаса, она принимала эти пугающие ласки, она получала от них удовольствие. Эта ночь… это была странная ночь, и все в ней было странным. Словно Ларисса опоила ее чем-то… а может, и впрямь опоила? Кто знает, что подлила она в те мартини и кампари, которые подносила Лерон? Наверное, есть такие зелья… афродизиаки, да, вот так они называются в модных журналах и в Интернете. Лерон помнила то возбуждение, которое вдруг зародилось в ней. Ну и массаж Лада делала именно такой, какой называется эротическим, это уж точно!

Лерон лежала и то смотрела на простыню, то переводила взгляд на часы на стене, которые показывали полдень (в деревне она никогда так долго не спала!), то прислушивалась к себе, просеивала, словно сквозь сито, каждое свое чувство, каждую эмоцию, словно пыталась среди песка отыскать золотинку. Золотинкой в ее понимании был ужас перед случившимся. Но нет — одно кошмарное равнодушие, больше ничего! И вот она лежала, лежала так под одеялом-комом, и поджатые ноги ее все больше зябли, а подушка под щекой вдруг стала горячей и мокрой. Лерон с изумлением обнаружила, что плачет. Ну да, она плакала, она оплакивала себя прежнюю, ту, которой была до происшествия в библиотеке, до встречи с Лариссой и Миккой, до свадьбы, до электрички, до ванны, до мартини и кампари, до…

— Не надо, — послышался вдруг рядом голос, полный такой боли, что Лерон резко села и с раскаянием уставилась на мрачную, бледную Лариссу, стоявшую на коленях перед кроватью. — Не надо, прошу тебя, мне от твоих слез покончить с собой хочется! Если ты скажешь, что тебе все это омерзительно, что ты раскаиваешься, что ненавидишь меня за то, что я тебя этому подвергла, я… клянусь, мне легче умереть, чем видеть твои слезы!

Она резко отвернулась, и Лерон стало стыдно и даже страшно. Она совершенно точно знала теперь — осознала в эту минуту! — что больше никогда и ни за что, если только связанная и опоенная дурманом, не позволит повторения прошлой ночи. Наоборот! Она сделает все, лишь бы примириться с Миккой и жить с ним нормально, как положено женщине жить с мужем, постарается, чтобы он увидел в ней не просто самку-детопроизводительницу, а человека, может быть, даже полюбил бы ее. Лерон могла поклясться себе в том, что все сделает для этого, но ей ни за что не хотелось поссориться с Лариссой и обидеть ее. Они будут жить в одном доме, Ларисса — ее свекровь, нужно приучить ее к этой мысли. Только свекровь! Они родня, а не любовницы. Ради бога, пусть занимается со своей Ладой чем угодно — Лерон в этом больше не станет участвовать. Ни за что и никогда!

— Да я вас не виню, — сказала она ласково. — Вы тут даже ни при чем. Я не хотела ничего такого, а все же поддалась, но и я не виновата. Это все каменье херь.

Она ожидала, что Ларисса сейчас вытаращит глаза и начнет изумленно расспрашивать, что это такое, но та лишь улыбнулась:

— А, это ваша местная достопримечательность? Слышала я о нем, как же, слышала, причем очень много лет назад. Я ведь и сама в этой вашей Правобережной побывала, давно уже. Студенткой, на практике. Я ведь когда-то училась на филфаке в университете, два курса окончила. Потом должна была уйти… в смысле, бросила университет, вообще скучно мне стало филологией заниматься, но ничего, закончила заочно химбиофак, отец настоял, чтобы непременно диплом был, хоть какой-нибудь… А впрочем, я что-то не о том. Легенду эту очень хорошо помню, я ее даже в курсовой своей упоминала. Якобы каменье херь очень напоминает, изящно выражаясь, фаллический символ, и тот, кто это каменье найдет, непременно пойдет по очень кривой дорожке.

— Вот именно, — кивнула Лерон. — Где моя куртка, помните, она вчера со мной была? Я ее в прихожей вроде бы оставила.

— Наверное, она там и лежит, — пожала плечами Ларисса. — А что? Зачем она тебе?

— Хочу вам кое-что показать.

Лерон сорвалась с кровати, ринулась было к двери, но спохватилась — ведь она совсем голая.

Остановилась смущенно.

— Вон халат, который я для тебя приготовила, — сдавленным голосом сказала Ларисса. У нее было странное выражение лица, какое-то измученное, и руки она спрятала за спину.

— Спасибо, — кивнула Лерон, завернулась в халат и выбежала из спальни.

Пришлось немножко поплутать, прежде чем она отыскала прихожую, но нашла-таки, конечно. На крышке огромного полированного ларя валялась ее куртка. Лерон схватила ее и вернулась в спальню.

К счастью, Ларисса уже поднялась с колен и присела на кровать. Лерон сунула руку в карман куртки и протянула Лариссе то, что достала оттуда:

— Вот, смотрите. Это я нашла, когда мне было пятнадцать лет.

Она не стала говорить Лариссе, что каменье херь неведомым образом куда-то исчезало, а вновь возникло в пустом кармане только вчера. Еще скажет — мол, ты, девушка, спятила. Ну, возможно, и спятила, конечно. Возможно, каменье забилось вон в ту прореху между швами, Лерон ничего не замечала, а потом выскользнуло снова в карман. А впрочем, какая разница, откуда оно там взялось, из ниоткуда или из прорехи? Главное ведь, что взялось. И перевернуло всю жизнь Лерон…