– Не, Сонь, она не пойдет, – пыталась сгладить Светкину настороженность Люся. – Она ни к кому не идет, кроме меня.

– Пойдет-пойдет, – уверила Петрову Левина и протянула к Светке руки.

Светка вытянула губы, сморщила лобик и неожиданно для Люси потянулась к Соне. Та ахнула и подхватила девочку:

– Я же говорила, пойдет. Пойдет моя девочка к маме Соне. Пойдет… – зашептала Левина обескураженной Петровой.

Люся разжала руки, ожидая громкого рева, но девочка явно была чем-то сильно заинтересована. Она вцепилась в невкусно пахший резиной круг мертвой хваткой и даже попробовала его на вкус. Соня раздулась от гордости.

– Видели, дуры? – обратилась она к примолкшим Жене с Любой. – «Зачем тебе круг? Зачем тебе круг?»

Светка так и осталась у Левиной на руках, пока не уселись в такси на привокзальной площади. Люба, расположившаяся на переднем сиденье, промурлыкала водителю адрес, и машина тронулась. В этот момент Светке стало скучно: она выгнулась дугой и зашлась в таком плаче, что у таксиста предательски задрожали руки.

К приезду Петровой двести седьмая подготовилась основательно. Вместо привычного четвертого спального места стояла лакированная светлого дерева детская кроватка, любовно украшенная Соней яркими погремушками. Рядом с колыбелькой призывно синел эмалированный горшок и стоял маленький расписной хохломской стульчик.

– Это все Сонька, – признались Женя с Любой. – От нас – коляска.

У Петровой перехватило дыхание.

– Девчонки, – с трудом выговорила она. – Нас так даже Павлик не встречал. Спасибо вам.

Подруги смущенно переглянулись, потому что поняли, что сейчас Люся заплачет. От этого Люба посуровела и, подбоченившись, базарно переспросила:

– Что-о-о? А на чем тогда спала твоя дочь?

– Со мной на диване сначала, а потом в коляске.

– Ну, что ты прибедняешься, Люська, – попыталась сгладить неловкость Женька. – Коляску же Жебет купил?

– Нет, я ее напрокат взяла, – продолжала резать правду-матку Петрова.

– Ты хочешь сказать, – грозно переспросила Левина, – что…

– Сонечка, успокойся, – зашипела Люба. – Какая тебе разница? Главное, у нас все готово: живи и радуйся.

– Да я и не волновалась, – уже миролюбиво изрекла Левина.

Разговору не суждено было развиться, потому что все внимание вскоре переключилось на Светку. Та жалобно плакала, от чего ее личико становилось красным и потным. Девчонки притихли и смотрели в недоумении на Люсю. Петрова не подавала никаких признаков волнения.

– Кормить пора, проголодалась, – объяснила она смену Светкиного настроения и принялась вытаскивать из своей сумки какие-то пузыречки и коробочки. – Эх, прокипятить не успела!

– Счас прокипятим, – присоединилась к хлопотам Соня Левина и, вооружившись Люсиными инструкциями, стремглав бросилась на кухню.

– Чей чайник кипит? – заорала она так, что в коридор высыпало все население этажа.

– Наш, – испуганно пискнул кто-то.

– Теперь наш, – распорядилась Соня и вывалила в него две стеклянные бутылочки.

– А что случилось-то? – поинтересовались владелицы чайника, наблюдая за странными действиями Левиной.

– Ребенка надо кормить! – не стала вдаваться в подробности Соня и поставила на плиту еще один чайник. – Лю-ю-ся! – крикнула она басом, не желая размениваться на возвращение в двести седьмую. – Лю-ю-ся!

Испуганная Петрова прибежала на кухню:

– Что случилось?

– Сколько кипятить нужно? – возбужденно, но при этом спокойнее, чем раньше, спросила Левина.

– Ну, минут пять.

– А потом что?

– Потом остудить и развести смесь.

Неуклюжая Левина старалась изо всех сил, от чего суеты прибавлялось все больше и больше. Вскоре еда для Светки оказалась готова, но абсолютно непригодна по причине несоблюдения температурного режима. Ждали, когда остынет. В результате истомившийся от долгого рева ребенок заснул, и смесь пришлось подогревать заново.

В хлопотах день пробежал незаметно. К вечеру Люба с Женей раскланялись. Соня поклялась Петровой, что разделит ее горькую материнскую участь, но вскоре уснула крепким сном. Полночи Люся мерила шагами комнату, напевая младенцу все известные колыбельные и даже эстрадные шлягеры, но в несвойственной для них тональности.

– Э-э-э-ти глаза-а-а напротив… – скулила Петрова, – чай-но-о-го цве-е-та…

Светке песня нравилась, и она довольно гулила, пытаясь засунуть в рот пуговицу от материнского халата. Люся выкладывала с виду спокойную дочь в кроватку и через минуту вскакивала на призывное завывание. Ребенок явно не собирался спать, периодически оповещая об этом заснувшее общежитие. К утру Светка угомонилась, но жизнь легче не стала: девочка перепутала день с ночью. Стало ясно, что ее взросление осуществляется вопреки тому, что написано в книгах.

Петрова валилась с ног и временами заговаривалась, предлагая Соне помощь в уборке комнаты.

Через неделю в дверь постучалась судьба в образе комендантши общежития тети Шуры. Избегая смотреть Люсе в глаза, та заговорила об уставе, о распорядке дня, об обязательной смене часов труда часами отдыха, о растущем недовольстве и негативных умонастроениях в среде общаговского населения.

Петровой все стало ясно, и она серьезно стала раздумывать над тем, чтобы взять академ. Другое дело, что даже при этом условии из общежития ее попросили бы.

– Что мне делать? Что мне делать? – бубнила Люся, как заведенная, раскачиваясь на кровати.

Светка с любопытством наблюдала за матерью и синхронно агукала. Левина сосредоточенно ходила по комнате, и в ней зрело решение.

Как ни удивительно, девочки, прожившие бок о бок так много времени, практически ничего о Соне не знали. За исключением того, что Левина – старшая дочь в многодетной еврейской семье, что двух ее младших сестер уже выдали замуж, что жила она исключительно на стипендию, а работала для того, чтобы помогать родителям поднимать младших. Ни Люся, ни уж тем более Женя с Любой не обращали внимания на то, что за все время совместного проживания Соня никогда не получала из дома писем, а ежесубботние Сонины отлучки жительницы двести седьмой комнаты объясняли многочисленными странностями соседки.

Все объяснялось просто. Писем из дома Левина не получала потому, что находился этот дом через два квартала от институтского общежития, и никакому здравомыслящему человеку не пришло бы на ум писать письма с соседней улицы. А что касается субботы, то ни Люся, ни Женя, ни Люба, далекие от еврейской культуры, и не догадывались, какое значение отводилось субботнему обеду в Сонином семействе.

В доме Левиных царила ужасающая нищета. По братьям-подросткам явно тюрьма плакала. И самое ужасное, по мнению Сони, состояло в том, что ее родители, невзирая на возраст, делали это ужасное дело, от которого в результате рождались еврейские дети. Самому младшему было чуть меньше, чем Светке.