— Вообще я питала надежду, что у тебя хотя бы две пары, как у приличного мужчины, одни на выход, другие на каждый день, и раздеваться не придется. По крайней мере, не при мне и не в библиотеке, — не без иронии заметила я.

— Скажу больше, у меня даже есть брюки для верховой езды, — хмыкнул Ленар.

— Прекрасно. Думаю, что Теодор так сильно страдает, что будет рад и красным рейтузам, лишь бы они прикрыли нижнее белье. Так поделишься?

— Что мне за это будет?

— Святые угодники, ты же законник, а не лавочник. Как тебе приходит в голову торговаться в трагический момент? — фыркнула я, но тут же предложила: — Услуга за услугу?

— Согласен, — бросил он лукавый взгляд из-под ресниц. — Сама отнесешь брюки…

— Костюм и туфли, — немедленно поправила я.

Ленар с восхищением расставил руки. Мол, госпожа Вермонт, дай вам палец лизнуть, а вы руку до локтя оттяпаете.

— Сама понесешь костюм и туфли или позволишь звезде вечера опозориться перед преподавателем института?

— Я не настолько жестока, чтобы унижать приятеля, когда он в столь уязвимом положении, — выговорила я.

— Прекрасное заблуждение, — хмыкнул Ленар.

Выходить с мужской одеждой из парадных дверей было чревато. Кристоф вручил мне аккуратно сложенные вещи и протянул туфли ручной работы, с эмблемой королевского обувного ателье. Страшно представить, какие провинциальные непролазные тракты он планировал топтать в эксклюзивных туфлях, ведь в глухомани самой популярной обувью являлись калоши, но от комментариев я мудро воздержалась. Побоялась оставить Тео разутым.

Когда я вернулась в садовый домик, то обнаружила, что поэт, накрывшись холстиной неопознанного происхождения, уселся в тележку. Ноги висели над полом.

— Моя спасительница! — воскликнул он, когда увидел стопку вещей.

— Поблагодаришь Кристофа Ленара, — отозвалась я и вышла, чтобы дать измученному поэту одеться.

Из домика он вышел повеселевший и преображенный. Правда, пиджак оказался широковат в плечах, а брюки длинноваты, но в целом Тео выглядел прилично и пошлепал в сторону парадного входа. В прямом смысле слова «пошлепал» — туфли были велики и причмокивали на каждом шагу.

— Я буду читать «Весеннюю любовь», — объявил поэт, когда, стараясь не остаться разутым, поднимался по лестнице.

— Превосходный выбор, — рассеянно отозвалась я. — Что-то новенькое?

— Поэма из красной папки, — нахмурился он.

Тут перед мысленным взором появилась замусоленная папка красно-коричневого цвета, врученная мне в кафе три недели назад. За волнениями последних дней я совершенно забыла о стихах Теодора!

— Конечно, из нее, — состроила восторженный вид.

— Значит, одобряешь? — уточнил он.

— Шутишь? — фальшиво улыбнулась я. — Все стихи очень… милые. И такие… поэтичные.

Что? Поэтичные стихи?! Проклятье, София, ты же будущий специалист по изящной словесности с исключительно богатым словарным запасом! Как можно врать столь несуразно?

— Та метафора к слову «любовь» была абсолютно потрясающей! — выпалила я комплимент, рассчитывая на то, что абсолютно все поэты сыпали метафорами к слову «любовь». Главное, чтобы не попросил уточнить, какая из них вышла особенно удачной. Но он не уточнил и расплылся в довольной улыбке:

— Считаешь?

— Настоящая находка. Талант! — беззвучно похлопала я в ладоши.

Проклятье, что не сделаешь, чтобы не обидеть лучшего друга? Даже начнешь кокетничать, как пустоголовая кукла, лишь бы не задеть тонкой души поэта. А если он узнает, что разбухшая от воды, перемазанная папка какую неделю подряд «досушивается» под кроватью, точно смертельно оскорбится!

Главную звезду вечера встретили с восторгом. Мы вошли в тот момент, когда преподавательница по изящной словесности заканчивала чтение отрывка из классического романа о драконах.

— А теперь приглашаем прочитать замечательные стихи нашего гостя Теодора ди Ланса, — объявила Рита и указала рукой на смущенного поэта, мнущегося на пороге.

Народ дружно оглянулся в нашу сторону, и по гулкому залу разнеслись аплодисменты. Тео засмущался еще сильнее и суетливо засеменил к импровизированной сцене. В середине прохода он вдруг вылетел из туфли и по инерции сделал несколько быстрых шагов.

— Ой! — сконфузился поэт, вернулся за башмаком и только после этого сумел встать перед зрительным залом. — Я прочитаю стихотворение «Весенняя любовь».

Еще пять минут он подробно описывал обстоятельства создания шедевра. Я стояла возле книжных шкафов и следила за приятелем. Теодор ди Ланс, без сомнений, был хорош собой, и благородные девицы слушали его, открыв рты, просто за одухотворенную внешность. Незаметно ко мне приблизился Ленар.

— Благодарю, — пробормотала я. — Ты спас вечер от провала.

— Ты же помнишь, что теперь должна мне?

— Разве ты дашь забыть?

— Кстати, пиджак на нем сидит отвратительно, — вдруг заметил Кристоф.

— Святые угодники, что это? — состроила я изумленный вид. — Вы ревнуете Теодора ди Ланса к своему пиджаку?

И тут Тео приступил к декламированию… Могу заметить только одно — читал он вдохновенно. Когда в середине поэмы он сравнил нижнюю часть женского тела с кормой парусника, только-только спущенного на воду, я почувствовала, что готова сгореть от стыда, будто бы лично выступала перед целым читальным залом слушателей и несла страшнейшую пургу.

— Какая замечательная метафора, — с издевкой промурлыкал мне в ухо Ленар. — Ты была права, он чудовищно талантлив.

— Разве что чудовищно, — не удержалась я.

— Господин ди Ланс не пытался пробовать себя в прозе? — вдруг пробормотал Кристоф, и у меня в голове мигом зазвенели тревожные колокольчики.

— Думаю, тебе следует спросить это у него, — отрезала я.

Наконец бесконечный поток сознания, кое-как втиснутый в рифмованные строки, подошел к концу. Тео благородно раскланялся. Подозреваю, он планировал продлить звездный час и зачитать полное содержание красной папки весенних стихов, но тут со своего стула вскочил Эдон Рауф. Срывающимся голосом он воскликнул:

— Я бы хотел прочитать оду собственного сочинения!

Зал встретил предложение чертежника настороженным молчанием. Он вышел вперед, расправил трясущейся рукой замусоленную бумажку и откашлялся.

— Это проба пера, — объявил он, и я поняла, что складывать рифмы Эдон Рауф бросился от разбитого сердца. — Ода жестокой благородной девице!

— Какой разносторонний господин, — не удержался Ленар. — И прямые чертит, и стихи слагает.

— Спорим, весь институт в шоке, — уклончиво отозвалась я.

Эдон между тем отвел бумажку подальше, поднял руку над головой и завыл, подражая исполнению наставницы Орди: