Пока он читал, то ощупывал зрительный зал пытливым взглядом. Не найдя жестокой благородной девы, давшей ему от ворот поворот, с горя уставился на студентку у дверей. Сконфуженная девушка нервно оглядела подруг и опустила голову.

— Мне страшно представить, кого он сравнивает с равнобедренным треугольником, — тихо произнес Ленар.

— Меня больше волнует, что он имел в виду, когда писал о своем циркуле.

Под конец чтений я сбежала из библиотеки за бандеролью с рукописью, а когда вернулась, то обнаружила пустой читальный зал. Участницы литературного клуба расставляли столы со стульями и собирали светильники с магическими камнями.

— А где Тео? — растерянно спросила я у Риты.

— У декана Орди, — кивнула она.

Видимо, наставница желала за стаканчиком хереса поговорить о судьбах поэзии в нашем славном королевстве. В смысле посетовать, что поэтов окружают сплошные бездарности.

Я посмотрела на рукопись в руках. Как все неудачно складывалось!

— А Эдона Рауфа не взяли, сколько он возле них ни крутился, — заметила одна из пятикурсниц. — Он ужасно расстроился. Хороший ведь стишок написал.

— Главное, образный, — не без иронии фыркнула я. Возможно, если в следующий раз чертежник зарифмует хотя бы две строчки, то его точно примут в клуб неоцененных талантов.

Ждать пришлось долго. Боясь пропустить приятеля, я караулила его в холле и страшно нервничала. Сидела на каменном подоконнике и таращилась на длинную лестницу, застеленную красным истоптанным ковром. По позднему часу холл пустовал. Через окошко было видно, что перед парадным входом гостя дожидалась ректорская карета с фонарем на крыше.

Настенные часы показывали начало десятого, я пропустила ужин и перекличку, но дождалась Теодора. Он появился. Вернее, сначала по ступенькам проскакала туфля, а потом едва не скатился хихикающий поэт. Деканский херес явно был крепок, и хмельной приятель не сразу меня заметил.

— София! — воскликнул он. — Я познакомился с Кристофом Ленаром. Мы приятно побеседовали о любовной прозе и ручных драконах. Очень милый и эрудированный человек.

— Милее некуда, — сухо отозвалась я, промолчав, что осталась должна этому «милому» господину, чтоб его разобрало проклятьем икоты. — У меня к тебе личная просьба. Отправишь завтра утром?

Тео забрал протянутую бандероль и присмотрелся к адресу получателя. Рисковать и отправлять книгу через чужие руки напрямую к издателю я побоялась, папке с новым романом сначала предстояло попасть к стряпчему.

— Тяжеленькая. — Приятель без особенного пиетета взвесил на ладони плод моего многомесячного труда.

— И я буду благодарна, если в институте о бандероли не узнают.

Не хотелось бы, чтобы он в случайном разговоре ляпнул, что София Вермонт втихую отправляет из замка посылки.

Я проводила приятеля до экипажа. Когда возница сделал привычный круг возле крыльца и направил лошадку в сторону замковых ворот, Теодор высунулся из окна и, размахивая бандеролью, проорал на всю округу:

— Можешь на меня рассчитывать, завтра же отправлю!

Карета еще не скрылась, а меня уже охватили дурные предчувствия. К сожалению, человека, наделенного хотя бы толикой магического дара, они никогда не обманывали.

* * *

Субботние занятия начались с семейного права. Хитрости составления завещаний настолько усыпили несчастных специалистов по изящной словесности, что Ленар по-доброму предложил прекратить муки и просто отказаться от лекций. Девицы встретили предложение с большим воодушевлением.

— В таком случае до вечера сдайте заявление госпоже Вермонт, — с улыбкой развел руками Кристоф.

Под дверью рассыпался звон колокольчика. Вернее, взвился пронзительно-громкий, истеричный перезвон, и я не успела возмутиться, почему именно мне работать посыльным, если вокруг толпа благородных девиц, желающих посетить кабинет законника. Занятие закончилось. Пришлось закрыть рот и одарить преподавателя яростным взглядом.

Нижайшая просьба об отмене ежедневного истязания, подписанная коллективом, оказалась у меня сразу перед обедом. Я села на привычное место, а между тарелками уже лежал листик с кляксой посередке. Фамилии девушек образовывали вокруг нее кружок. Поставив на заявлении подпись в самом уголочке, я принялась есть.

Длинный стол с благородными девицами считал каждую ложку, с аппетитом положенную мною в рот. Подозреваю, они недоумевали, почему посланница, благословленная на важную миссию, спокойно набивает утробу, а не несется в учительское крыло замка, теряя по дороге туфельки. И как ей (то есть мне) вообще лез в горло кусок, когда они нечеловечески страдали? Кусок лез в горло превосходно — в отличие от своих сокурсниц, я не считала занятия по семейному праву изощренной пыткой. Но чай мне попить не дали.

— Не стесняйтесь! — прозвучал голос Ленара, когда я постучалась в дверь кабинета.

Войдя, я обнаружила удивительную картину. Кофейный столик, видимо, добытый Кристофом во время мебельного бума, был накрыт к чаю. Стояли маленькие фарфоровые чашечки, пузатый чайник и пирожные с кремовыми розочками из городской кондитерской. Может, он догадывался, что из столовой курьершу выставят раньше, чем подавальщицы раздадут сладкое?

— У тебя свидание? — с иронией уточнила я, направляясь к письменному столу.

— Да, — спокойно отозвался он. — Можешь спросить с кем.

— С кем?

— С тобой.

— Не помню, чтобы я соглашалась на свидание, — заметила я, протягивая бумагу.

— Я не спрашивал.

Ленар поднялся и, заставив меня подвинуться, направился к двери. Он напрочь проигнорировал заявление, между прочим, тщательно составленное, подписанное и даже украшенное художественной кляксой.

— Я оставлю заявление здесь, — положила я документ.

— Хорошо, — произнес он и провернул в замке ключ. Три раза. Видимо, выпускать меня, не накормив пирожными, Кристоф не собирался. Исключительно странное свидание, принудительно-добровольное, как сказала бы ведьма Ру.

Неожиданно взгляд зацепился за две книги, лежавшие на краю стола. Хотя я не видела корешков, но мигом узнала томики: нудный философский трактат и сборник стихов малоизвестного поэта. Именно они, авторы этих двух книг, подарили имя и фамилию самому таинственному и противоречивому писателю королевства.

Бевис Броз.

Он никогда бы не появился, если бы издатель, отказав мне в публикации любовного романа, не лишил Иветту возможности поступить в столичный пансион. Ту книгу назвали наивной, подчеркнули, что студентка Института благородных девиц не может создать историю, способную задеть читательниц. Тот же издатель вскоре восторгался смелой работой господина Броза. Никто не заметил, что в текст, отвергнутый всего пару месяцев назад, просто были вставлены откровенные сцены.