И тогда Дженис решила, что ситуация требует вмешательства женщины. Я наблюдал за тем, как она села на кровать и осторожно откинула одеяло. Нортон лежал, свернувшись клубком и спрятав мордочку. Но если на мои попытки прибодрить его он отказывался даже взглянуть на меня, то когда Дженис принялась его гладить и ласково что-то шептать, он стал медленно разворачиваться. Через несколько минут кот уже лизал ее пальцы своим маленьким язычком. Когда же Дженис сказала, что ему пора спуститься вниз и поужинать, Нортон встал, спрыгнул с кровати и последовал за ней по лестнице.

Потребовалась еще пара дней, прежде чем кот вернулся в нормальное состояние. Правда, иногда он отказывался смотреть мне в глаза. Почему-то после неприятной встречи с рыжим Чаком Норрисом для него унизительнее было встретиться лицом к лицу со своим папочкой, чем с мамочкой Дженис. Я заметил новые узы, связавшие Нортона и Дженис. Он начал больше доверять ей. Она знала об этом и отвечала ему тем же.

Из-за того что Дженис так сопротивлялась любым отношениям, было очень просто составить диаграмму изменений в ее настроении по реакциям на кота. Когда в ней пересиливал страх перед отношениями и боязнь их замкнутого пространства, она отталкивала Нортона. А когда ее переполняла любовь ко мне, то ей было проще излить ее на кота. Так ведь безопаснее.

Нашу самую крупную ссору вызвала привычка Нортона спать в моей кровати. Дженис ненавидела, когда он спал с нами. Но я уже настолько привык, что не мог уснуть, если кота не было рядом. Ей же казалось, что она задыхается из-за него, особенно из-за того, что кот упорно ложился слева от ее головы. А поскольку справа от Дженис находился я, то она оказывалась зажатой между нами в течение восьми часов.

Обычно Нортон забирался в кровать раньше нас двоих и устраивался на подушке Дженис (он до сих пор спал как человек — голова на подушке, тело под одеялом). Следом за ним отправлялась Дженис, которая без лишних церемоний скидывала кота на пол. Я ложился последним, но прежде звал своего приятеля, который сразу прибегал. Нортон устраивался рядом со мной, но как только появлялась возможность — Дженис засыпала и не могла возражать, — перебирался поближе к ней. В результате она, вольготно и уютно устроившись перед сном на своей половине кровати, просыпалась среди ночи в очередной раз зажатая со всех сторон.

Вскоре Дженис перестала скидывать Нортона с кровати. Вместо этого она начала перекладывать его на мою подушку. А потом злилась, наблюдая за моей попыткой улечься так, чтобы не побеспокоить Нортона.

— Он просто кот! — напоминала Дженис. — Скинь его на пол!

— Нет, он так хорошо устроился, — возражал я, пытаясь уместить свое усталое тело на полуметре доступного пространства.

— Скинь его на пол! — говорила она насмешливо, но мы оба знали, что сама она этого делать не будет.

Так продолжалось довольно долго, примерно год. Он пришелся на тот период в отношениях, когда мы не знали, станут ли они постоянными, но осознавали, что это возможно, если постоянство вообще в человеческих силах. Дженис никого не отталкивала — ни меня, ни кота, — но и не спешила никого заключать в объятия.

Наши отношения развились и окрепли — мы успокоились и просто приняли все как есть, — и так же складывались отношения Дженис и Нортона.

Второй этап наступил, когда, поднявшись однажды ночью в спальню, я нашел там спящую Дженис и свернувшегося рядом с ней Нортона на ее стороне кровати. Он занял половину ее подушки. Дженис не подвинулась, чтобы освободить ему место, но и не оттолкнула от себя. Вскоре она впервые сказала, что любит меня.

Через месяц наступил третий этап, если вести отсчет от той кошачьей схватки. Вымотавшись, я рано заснул, задолго до того как Дженис отправилась в кровать. Нортон, обрадованный тем, что заполучил меня в свое безраздельное пользование, плюхнулся прямо в центре подушки Дженис, и мы уснули с ним как в старые добрые времена — я на одной половине кровати, он на другой. Я проснулся, когда Дженис наконец-то забралась под одеяло. Я вполне сознавал происходящее и наблюдал за тем, как она осторожно перелезла через спящего Нортона — очень осторожно, опасаясь потревожить его. И точно так же, как это делал я несколько лет, втиснулась в полуметровое свободное пространство, оставшееся между мной и котом. Я уснул после того, как она нежно поцеловала меня в лоб, успев увидеть, что Дженис прижалась ухом к Нортону, послушала его урчание и ласково поцеловала, желая спокойной ночи.

Это произошло в тот период, когда мы начали понимать, что можем провести значительную часть своей жизни вместе.

Четвертый этап подобрался запутанным и окольным путем, однако он стал хорошим испытанием для наших отношений. Все произошло из-за того, что я согласился взять своего кота в Париж.

В очередной раз позвонил Роман Полански и сказал, что нам следует сочинить что-нибудь вместе. Не переписать — в это раз он хотел, чтобы я принял участие в работе с самого начала. Мы решили экранизировать книгу. Ни у кого из нас не было в запасе какой-нибудь чудесной оригинальной истории, поэтому мы предположили, что адаптация для экранизации окажется забавным, простым и с технической точки зрения интересным занятием. Стоило нам принять такое решение, как я вспомнил книгу, которую бы хотел экранизировать. Это было блестящее, драматическое, необыкновенно забавное и трагически печальное произведение. Я снял ее с книжной полки, посмотрел на нее несколько секунд и поставил обратно. Слишком странная вещь, подумал я. Все подумают, будто я сумасшедший. Это был роман Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Я никогда не упоминал о нем ни Роману, ни студийному руководству.

Но другой книги я так и не нашел. Студия продолжала присылать нам триллеры. Режиссер упорно отвергал их. Через год после того как мы собирались поработать вместе, Роман позвонил мне.

— Я знаю, что мне хочется экранизировать, — сказал он. — Ты когда-нибудь слышал о «Мастере и Маргарите»?

Я решил, что это, видимо, шутка. Он заверил меня, что совершенно серьезен. Я обрадовался, и спустя две недели мы с Нортоном были в Париже, работая над адаптацией одного из величайших литературных произведений двадцатого столетия. Не знаю, удастся ли нам когда-нибудь снять фильм по данному сценарию. Не исключено, что никогда. Слишком дорогостоящим получается проект, слишком странным. И никакого шанса для сиквела. Таковы превратности судьбы в кинобизнесе. Но одно мне об этой работе известно точно: в ней нет ничего простого. Это мучительный труд. Во всяком случае, причиняет такие страдания, какие может приносить лишь творчество. Я не люблю сравнивать написание умных диалогов с тушением пожаров или уборкой рисовых плантаций. Роман Полански одержим тщательным исследованием и дотошно педантичен по отношению к любому материалу, над которым работает. Он прочитал роман в английском издании. Потом прочитал его в американском (это два различных перевода). Затем прочел на польском, французском и, наконец, русском языках. Каждый новый вариант озарял его идеей или инсценировкой. А для меня это оборачивалось очередной бессонной ночью, во время которой я трудился в полном одиночестве, ведь Роман по ночам предпочитал спать.