Сергей не пошевелился, и Надя крикнула:

— Ты слышишь?! Попроси Облевича помочь. Солдаты, рабочие должны знать его. Наймите телегу. — Представив себе телегу и громыхающие в ней гробы, Надя расплакалась. — Сережа, я не хочу, чтобы они остались там, как… как… — Она покачала головой и зарыдала еще сильнее.

Сергей опустился на колени рядом с ней.

— Наденька, послушай! Мы не можем пойти туда. Там выставили посты, и теперь солдаты охраняют дворец. Если мы попробуем, то можем сами погибнуть.

— Ты не понимаешь? Мой отец и мой муж лежат там, брошенные…

Сергей поднялся. На щеке его дернулся мускул.

— Надя, будь благоразумна. Если что-нибудь случится со мной, то не только вы с Эсфирью останетесь без защиты, но и ребенок тоже.

Надя перестала плакать. Она медленно подняла голову и посмотрела на брата. Вадим умер для того, чтобы Сергей жил. Если бы случилось наоборот, было бы ей легче? Нет! Она закрыла глаза и попыталась унять горючие слезы. Больше она не увидит милого лица Вадима, но брат еще жив, и она не имеет права подвергать опасности его жизнь. И все же, как можно оставить там Вадима и папу, не обмыть, не похоронить? Папа… Наде был уже двадцать один год, и она сама скоро должна была стать матерью, но в ту минуту женщина почувствовала себя осиротевшей маленькой девочкой.

Сирота. Персиянцевы тоже были мертвы. Еще одно звено цепочки, соединявшей ее с Алексеем: они потеряли своих близких в одно и то же время, в одном и том же месте. Она еще должна радоваться: Сергей, любимый брат, жив. И Эсфирь. Ее семья. Дорогие ей люди. И ребенок, который скоро родится, эта частичка Вадима, которую она будет любить вечно.

А Алексей? У него никого не осталось. Он был единственным сыном в семье. Правда, еще был дядя, граф Евгений, который жил где-то в Париже. Но он давным-давно не приезжал в Россию, и она не слышала, чтобы Алексей когда-нибудь о нем упоминал. Может быть, стоило написать Алексею? Сказать, что есть человек, который скорбит вместе с ним. Нужно будет подумать об этом. Но сейчас Надя больше всего хотела, чтобы папа и Вадим оказались дома.

— Сережа, если ты не пойдешь, попроси Облевича. Он со Шляпиными сможет уговорить солдат разрешить забрать папу и Вадима. Пожалуйста, поспеши, пока они их не убрали.

— Надя, любого, кто будет спрашивать о телах, сразу начнут подозревать, а это очень опасно. Я не могу просить кого-то рисковать жизнью вместо себя.

Эсфирь с заплаканным лицом встала между братом и сестрой.

— Сергей, я понимаю, что чувствует Надя. Со мной случилось то же самое. Мне не позволили вернуться и похоронить родителей. И я до сих пор не могу этого забыть. — Она опустила голову. — Я так и не узнала, что сделали с папой и мамой.

— Ты думаешь, мне не больно?! — вскричал Сергей дрожащим голосом. — Я был там. Я видел их… — Голос его сорвался, он закашлялся, потом продолжил: — Мне так же хочется их забрать, как и вам, но нельзя же терять голову. Все, что мы можем для них сделать, — это помнить и ценить то, чем они пожертвовали ради нас. — Он грохнул по столу кулаком. — Черт возьми, мы не можем вернуть их к жизни. Мы должны думать о живых! — Он со злостью показал на живот Нади. — Подумай о новой жизни!

Надя медленно встала и обвила руками шею брата. Кровь на его рубашке засохла и потемнела. Она прижалась головой к его щеке. Конечно, он был прав. Разум соглашался с ним, но сердце продолжало саднить. И вдруг — так неожиданно, что она охнула и вскрикнула, — Надя почувствовала острую боль внизу спины. Резь была такой пронзительной, такой внезапной, что она с большим трудом устояла на ногах.

Надя схватилась за поясницу рукой, и в тот же миг сильнейший спазм сжал низ ее живота. Второй рукой она взялась за живот и посмотрела на брата полными ужаса глазами.

— Боже мой! Не может быть! Мне же еще месяц…

Могло быть. И она знала это. Надя слышала о том, что такое бывает при сильных переживаниях. Это называлось преждевременными родами.

Сергей обнял ее за талию.

— Наденька, не волнуйся. Не так уж и рано. Хорошо, что ты дома. Идем со мной, устроим тебя поудобнее, а потом я позову коллегу. Он примет роды. Он совсем рядом живет.

Брат провел ее в рабочий кабинет отца и бережно помог ей лечь на стол. Надя ахала и стонала. Боль заставила ее позабыть о горе. Сергей ненадолго ушел, а когда вернулся, Надя услышала, как он дает Эсфири быстрые, четкие указания. Сергей склонился над сестрой.

— Коллеги нет дома, и я не хочу тратить время на поиски кого-то другого. Придется мне самому принимать роды. — Он повернулся к Эсфири. — Принеси полотенец и поднос с инструментами.

Наде казалось, что кто-то разрывает ей спину пополам и выкручивает внутренности. Где же эти чередующиеся схватки, о которых она слышала? Все ее тело как будто избивали и ломали.

— Давай, Надя! Тужься!

Голос Сергея долетел откуда-то издалека. Он дал ей лауданум, Надя выпила, и теперь для нее главным делом стало избавиться от боли. Она, держась за руку Эсфири, стала тужиться, но не выдержала и закричала. Как долго это продолжалось? Сколько часов? Ей показалось, что время остановилось и боль никогда не закончится. А потом, словно по мановению волшебной палочки, агония прекратилась. Облегчение было таким мощным, что она откинулась на подушки. Мышцы расслабились, тело обмякло, и вдруг раздался самый милый, самый прекрасный из всех на земле звуков — пронзительный крик новорожденного ребенка. Ее ребенка.

— Надя, у тебя девочка! О, слава Богу, здоровенькая малышка Катя!

Надя заплакала, заревела по-женски от счастья. Боже, ее собственная малышка, которую она будет любить, которую станет воспитывать. Наверное, это Вадим рассказал Сергею, что они хотели назвать девочку Катей. Вадим! Он не увидит свою маленькую дочь. Слезы, которые текли из ее глаз ручьем, приносили покой и утешение, вместе с ними из тела изливалась боль. Эсфирь вытирала ее лицо полотенцем, гладила ее мокрые волосы, убирала со лба прилипшие пряди. Надя повернулась и сжала ее руку.

— Эсфирь, я не могу в это поверить! Вадим… Папа… Их больше нет, и я уже никогда их не увижу!

— Тс-с! Я знаю, Надя… Как же хорошо я это знаю! — Эсфирь наклонилась, обняла подругу за плечи и стала качать. Потом, когда Надя перестала всхлипывать, вернулась к Сергею, чтобы помочь обмыть ребенка.

После того как Надя была перенесена в свою кровать и заснула, Эсфирь сбегала к соседке Ольге Ивановне и попросила ее прийти, чтобы побыть с новоиспеченной мамочкой. Потом вернулась в гостиную и остановилась перед Сергеем, который сидел в кресле, закрыв глаза. Он был бледен и выглядел совсем обессилевшим. Бедный Сережа, столько вынести за один день! Она и не знала, что способна любить так сильно, что сможет принять в свое сердце новую семью. Но это случилось, и Эсфирь была рада. Теперь настал ее черед сделать что-то для Сергея и Нади.

— Сережа, — сказала она, — мне приходилось иметь дело кое с кем из большевистских чинов, я ездила в Выборг, встречалась с рабочими. Они знают меня. Давай я схожу во дворец и заберу папу и Вадима. — Она предостерегающе подняла руку, когда он хотел возразить. — Подожди. Я не собираюсь делать глупости. Я найду Облевича, может быть, Шляпиных с собой возьму. Будет лучше, если пойду я: меня больше знают. Если они меня видели, должны были запомнить.