Я говорю сама с собой. Прокручиваю мысли в голове, пока Матвей рассматривает меня. Наконец, он нарушает молчание.

— Нет, Вероника. Нас никто не будет снимать. Разве мы не можем пообедать вместе и просто поговорить?

— Нет, не можем, — говорю я, стараясь сделать так, чтобы мой голос звучал уверенно. — Не можем, потому что нас не существует.



Нам приносят обед. Я смотрю на аппетитное мясо-гриль и салат из овощей и рот тут же наполняется слюной. Решаю хотя бы на пару мгновений забыть о том, где и с кем нахожусь, поэтому беру в руки столовые приборы и начинаю есть.

Я не смотрю на Матвея, не бросаю взгляды украдкой и вообще стараюсь сделать вид, что обедаю сама. Единственное, что напоминает о присутствии мужчины — его прожигающий и пробирающий до костей взгляд.

— Все еще обижаешься на меня? — мои руки, старательно разрезающие мясо, замирают.

Я поднимаю взгляд на мужчину и мне резко становится интересно. Вся эта ситуация… забавная. Он, стойко пославший меня к черту месяц назад, и я, бойко ответившая сейчас. Мы оказались в почти одинаковой ситуации за единственным исключением — Матвей пытается говорить со мной и выяснить в чем проблема.

— Мне не на что обижаться, — я пожимаю плечами и продолжаю нарезать мясо, накалываю кусочек на вилку и закидываю его в рот, тщательно пережевывая.

— Я рад, что ты успокоилась.

— Ты хотел о чем-то поговорить или просто решил пойти с женой в ресторан, чтобы не говорили, что известный доктор Левицкий не уделяет время своей второй половинке, — слова даются мне легко, хотя мужчина, уверенно сидящий напротив с непроницаемым лицом, все еще волнует меня.

— Нет. Просто решил сделать тебе приятное. Вот, — он кладет на стол бархатную коробочку и протягивает ее мне.

Я удивленно вскидываю брови и понимаю, что он выбрал удачное время и место: я спокойна и мы не дома, где я могла бы швырнуть эту коробочку в мусорку, даже не открывая. Все же мне нет необходимости делать вид, что мы нормальная пара. Но это дома, а здесь… даже у стен есть уши.

Я улыбаюсь и тянусь к коробочке, набираю в легкие воздуха и открываю. Я жду чего угодно, но только не того, что лежит в коробочке на мягкой подкладке. Там дорогой, высококлассный и дизайнерский браслет Пандора. У меня никогда не было ни оригинала, ни подделки, но я видела эти браслеты, восхищалась женщинами, которые их носят и тем, какие разнообразные образы с ними создают.

Но сейчас он полностью собран и это пугает больше всего. Я не думаю, что он собирал его сам, но и то, что я вижу, пугает меня. В центре браслета сердце изображением семьи: мама, папа и двое детишек с воздушными шариками, по бокам небольшие подвески с серебристыми сосками, рядом с ними две идентичные коляски, после которых две подвески с надписями “mom”. Глаза застилают слезы и я безрезультатно пытаюсь отогнать их, но не могу. Не могу, потому что этот браслет.

Лучше бы он подарил обычную побрякушку. Что-то мега-дорогое и ничего не значащее, но не то, что я вижу. Я смотрю дальше и вижу сердце с выбитым отпечатком маленькой ручки, их два, два сердца, по разные стороны от центрального сердечка, означающего семью. На одном из сердечек розовый камушек, на другом голубой: мальчик и девочка, догадываюсь я и мне становится по-настоящему страшно. Я изучаю каждый камешек, каждую подвеску на серебрянном жгуте и мне становится дурно от понимания, что браслет сделан полностью для меня.

Две соски, две коляски, две надписи мама, отпечатки ладошек двух детей и счастливая семья из четырех человек посередине.

— Зачем это? — я едва шевелю губами и думаю, что он не услышит, но Матвей отвечает.

— Я хочу, чтобы ты знала, несмотря ни на что мы всегда будем семьей. Наши дети ни в чем не будут нуждаться, а ты будешь под моей защитой.

Он соображает, что говорит? Наши дети? Нет никаких наших детей. Есть наш общий ребенок и его нежелание видеть меня рядом, а еще мои чувства, которые отчаянно задевают сердце и царапают по нему своими острыми когтями.

— Это лишнее, — я быстро-быстро моргаю, прогоняя слезы и вызываю в себе злость.

Захлопываю коробочку с украшением и отодвигаю ее от себя, решаясь, наконец, поднять на него взгляд. Во рту пересыхает, поэтому я тянусь за соком и набираюсь смелости, чтобы произнести:

— Мне не нужны подарки, по которым создается впечатление, что тебе не все равно.

— Мне не все равно.

— Зато мне все равно, — резко, но это правда.

Я не хочу быть игрушкой, в которую он периодически вставляет новые батарейки и она начинает работать в прежнем режиме: улыбается, радуется, поет, а после хозяину надоедает и он ставит старый аккумулятор, который едва вытягивает из нее движения.

— Вероника.

— Нет, — я упрямо кручу головой. — Разговор окончен. Извини.

Я встаю из-за стола и иду в туалет, где умываюсь холодной водой и выжидаю несколько минут, убеждая себя, что все сделала правильно. Когда я возвращаюсь коробочки на столе больше нет.

— Мы можем ехать? — уточняю.

— Да.

— Отлично.

Мы встаем из-за стола и направляемся на выход из ресторана. Я надеваю шубу и выхожу из помещения, глотая свежий воздух. Между нами совершенно точно ничего не будет. Мы праздновали Новый год порознь: я в нашем доме со Светкой, а Матвей… я даже не знаю где он был.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Я сказала ему правду. Я больше не хочу бегать туда-обратно. Не хочу чувствовать что-то к нему и пытаться его понять. У меня есть я, моя беременность и дети, которые родятся очень скоро. Это единственное, о чем я должна думать. Именно поэтому когда мы садимся в машину и Матвей что-то пытается сказать, я его обрываю:

— Давай сведем общение к минимуму. В контракте нет ни единого слова о том, что я должна с тобой разговаривать. Я бы предпочла придерживаться его пунктов и общаться только на приемах и там, где есть журналисты.

— Как скажешь, — холодно отвечает он и заводит автомобиль.

Мы приезжаем домой, после чего я сразу же ухожу в свою комнату. Сегодня ко мне должна приехать Света, а еще мне чертовски интересно, почему Ира не выходит на связь и пресекает любые попытки поговорить. Об этом можно спросить у Матвея, но опять же, захочет ли он раскрыть правду? И что попросит взамен?