– Да, согласен. Очень все странно. Тоже не понимаю, чего добивается доктор.

– И я не понимаю, потому задыхаюсь от ярости!

– Но…

Санек раскидывает руки, не пропуская меня.

– Хотя бы ты не лезь! Прошу!

И помощник отступает. Я шагаю к посту. Медсестра, завидев меня, вскакивает. Вижу, как ее рука тянется к кнопке вызова охраны. «Дожил ты, Эрик! – мелькает горькая мысль. – Тебя собственные сотрудники готовы выставить взашей.

– Добрый день! – широко улыбаюсь девушке и вглядываюсь в бейджик. – Света, скажите мне, в какой палате лежит пациентка Васильева?

Девушка расслабляется и отвечает кокетливым дрожанием ресниц, все же сын хозяина перед ней.

– К Анне Алексеевне нельзя. Только что пришла дочь.

– И все же? Я подожду.

– Но больная почти не говорит.

– Почему?

– Она парализована после перенесенного инсульта, восстанавливается медленно. Вернее, почти не восстанавливается.

С каждым словом голос медсестры становится все тише, словно она чувствует вину за плохую информацию.

– Ей не хватает ухода? Или врачи плохо за больной смотрят?

– Нет, что вы! Лечение у нас на высоте! – пугается медсестра. – Просто, кроме Матвея Юрьевича, Анну Алексеевну никто не навещает. Мы ее дочь впервые увидели. Странная такая, как нищенка.

Эти слова неприятно режут слух. «Никого тюрьма не красит», – очень хочется мне сказать, но прикусываю язык: не хватало еще врага защищать.

– Что еще?

– Иногда нам кажется, что она просто не хочет жить: отказывается общаться, не пытается говорить, а когда в палату заходит Матвей Юрьевич, так страшно кричит! Мороз по коже! – медсестра зябко поводит плечами.

– Что кричит?

– Да, кто его знает! Слов не разобрать, просто крик. А в последнее время у нее сознание угнетенное.

– Почему?

– Капаем антидепрессанты.

– Зачем?

– Так Матвей Юрьевич прописал.

– Ага.

Мозги кипят о напряжения. Стрельников был свидетелем нового приступа инсульта, раз, по словам соседа, сам привез в клинику. Он же держит мать Васильевой под неусыпным контролем. Та кричит, завидев его. Почему? И он не просто лечит, а держит ее в состоянии полусна. Зачем? Чего добивается?

От вопросов, на которые нет ответа, начинает болеть голова. Хотя… какое мне дело? Пусть сами разбираются.

– Номер палаты? – поднимаю бровь, резкие иголочки стреляют в висок.

– Семь, – почти шепчет медсестра. – Прямо по коридору, потом налево, последняя дверь. Вы только не шумите, иначе меня уволят. В третьей палате лежит министр сельского хозяйства.

– Стрельников тоже у Васильевой?

– Н-нет, он на обходе.

Больше разговаривать не о чем. Из короткого диалога я узнал все, что мне нужно. Ураган в душе бушевал по-прежнему, но как-то уже иначе: информация заставляла задуматься.

– Санек, можешь оставить меня одного, – смотрю на помощника.

– Нет.

– Очень тебя прошу! Я не собираюсь скандалить.

– Но…

– Вот заладил! – кусаю нижнюю губу от бессилия.

– Хорошо, – вдруг соглашается он. – У вас десять минут. Я на всякий случай вызову охрану, здесь лежат випы, не дай бог потревожить их покой!

Киваю, подкрадываюсь к двери, берусь за ручку, как из палаты доносится сдавленный плач. Тихо приоткрываю створку и превращаюсь в слух.

– Мамочка, как же так? – причитает Васильева слабым голосом. – Мамочка… прости, прости меня!

Приоткрываю дверь больше, вижу голову девушки, склоненную над больной.

– Ы-ы-ы…

От этого звука мурашки бегут по коже, невольно отшатываюсь и делаю несколько вдохов, сердце колотится как припадочное.

– Мамочка, где болит? – Арина вскакивает на ноги.

Наконец хорошо могу разглядеть врага.

От боевой птички с ярко накрашенными губами, которая смело смотрела мне в лицо, когда я приходил в СИЗО, не осталось и следа. В палате находилась худенькая девушка с серым лицом. Ее длинные волосы были собраны в небрежный хвост, хрупкие запястья торчали из рукавов жакета не по размеру.

Что-то детское, беззащитное, совершенно невинное было в наклоне ее головы, в напряженной позе, когда она поправляла подушку матери, целовала ее руки.

– Ы-ы-ы… – стонет больная. – А-а-а…

– Арина. Да, мамочка, это я, – судорожные рыдания кажутся слишком громкими в тишине палаты.

Я делаю шаг вперед и отступаю. Снова пытаюсь войти и не могу. Что-то держит меня, не дает выплеснуть холодную ярость на несчастных женщин, встретившихся впервые за пять лет.

И тут Васильева младшая поднимает голову, мы сталкиваемся взглядами.

Глава 19. Арина

Слова Матвея производят эффект разорвавшейся бомбы. Они парализуют меня, не дают вдохнуть полной грудью, я, как рыба, выброшенная на берег, раскрываю рот, но не могу втянуть и капли кислорода.

– Аришка, что с тобой? Что с тобой? – чувствую легкие хлопки по щекам. – Приди в себя!

Встревоженный голос жениха комаром звенит в ушах, а в глазах темнеет. Резкий запах нашатыря бьет в нос и проникает в мозг. Я наконец делаю полный вдох и закашливаюсь.

– Что ты сказал? – выдавливаю первые слова.

– Твоя мама лежит в больнице. Но не волнуйся, я устроил ее в клинику, где работаю сам, она получает полноценное лечение.

– Почему… мне… никто… не… сказал?

Говорю, делая паузы, воздуха все равно не хватает на большее.

– Я не хотел тебя расстраивать.

– Как давно она болеет? Что с ней?

– Повторный инсульт.

– Как? – толкаю Матвея кулаком в грудь. – Как? Она пережила мой суд, ждала меня из заключения. Должно было случиться что-то из ряда вон!

– Я не знаю, Ариша. Не знаю. Приехал к ней, привез продукты. Она убирала их в холодильник и вдруг вскрикнула и упала.

– Почему? Что ты ей сказал? – снова толкаю его кулаком.

– Опять двадцать пять! Хватит руки распускать! Это в тюрьме у тебя такая привычка появилась? – вспыхивает Матвей и растирает место удара. – Почему сразу я виноват? Так бывает. Длительный стресс, вот организм и не выдержал.

Мы оба замолкаем. Я собираюсь с