Ха! Ведь именно так пишут романы, как объяснял мне Винсент. Он запрещал мне начинать писать, пока я хорошенько не освою материал, не буду все знать. Держи свою историю внутри столько, сколько можешь, пока она не начнет рваться наружу и ты не начнешь лопаться.

Он заставлял меня делать заметки — по заметке на карточку, а карточки были три на пять. На каждой помещалось максимум по одному эпизоду, по одному портрету персонажа, по одной какой-то детали.

Пока ты готовишься писать, записывай все, что тебе интересно. Все, что приходит в голову, возбуждает воображение. Все, что кажется важным. Историю пишут, как строят каменную стену. Не любой камень подойдет. Кое-какие камешки придется отбросить. Какие-то — расколоть, огранить. Когда стена построена, она совсем не похожа на ту, какую ты себе воображал, — но зато она прочная, за ней можно в безопасности держать скот, через нее не переберутся хищники.

(Интересно, согласится Винсент зачесть мне за курс документальный фильм, а не блокнот? Наверное, нет.)

— Кстати, будет неплохо, — продолжил Джей-Эр, — если ты будешь делать записи про то, что снимаешь. Это не очень сподручно, особенно на большой высоте, но здорово нам поможет при монтаже.

— Если писать будет неудобно, — предложил Джек, — можешь просто наговаривать на микрофон.

ИЗДАЛИ лагерь носильщиков выглядел аккуратным и ухоженным, но чем ближе мы подходили, тем яснее было видно, что это не так. Все там было построено из каких-то обломков и обрезков — словно бы носильщики оставались на горе после окончания сезона, собирали все брошенное в других лагерях, сносили в свой и пускали в ход. Пара строений выглядели как гора консервных банок, к которым приколотили пару бревен. Палатки сшиты из кусков других палаток, сбруя для яков сработана из обрывков альпинистских веревок и т.п.

Даже пах лагерь по-другому: навоз, дым от дров, старое пальмовое масло (в нем носильщики жарили себе еду). Все это недолго привлекало наше внимание. Едва завидев Запу, весь лагерь словно поднялся на ноги и побежал с ним обниматься. Вот это было зрелище так зрелище! Из видавшей виды палатки в стороне вышли Сунджо и Холли. Сунджо все еще выглядел нездоровым, и не сказать, чтобы я не рад был это отметить. Интересно, как он будет себя чувствовать завтра, когда мы направимся в ПБЛ.

Сунджо отвел меня в сторону.

— Спасибо, что вступился за меня вчера, — сказал он. — Прости, что я не сказал тебе про Запу.

— Ладно, забыли, — сказал я, хотя совершенно не думал об этом забывать. — Как ночка?

— Не так уютно, как у альпинистов, но носильщики очень ко мне добры.

Носильщики перестали толпиться и выстроились в шеренгу, а Запа отправился вдоль и с каждым здоровался и благословлял, как принято у буддистов. Закончив, он махнул нам рукой, и мы уселись посреди большого круга из спальников и ковриков, и все стали рассказывать, как и что. Запа переводил.

Чтобы понять, кто такие высокогорные носильщики в Гималаях, проще всего вообразить их себе дальнобойщиками. Просто у них вместо восемнадцати колес и прицепа — ноги, а топливом им служит не бензин, а еда.

Ближайший к нашей хибаре в Вайоминге ресторан был и не ресторан вовсе, а так, придорожная забегаловка как раз для дальнобойщиков. Мы с мамой постоянно наведывались туда, нам там очень нравилось. Водители грузовиков всегда вели себя дружелюбно, смеялись и рассказывали всякие истории. В лагере носильщиков было то же самое. Я так заслушался, что совершенно забыл про выданную мне камеру.

Носильщики были со всего Тибета и Непала. Они по девять месяцев проводили вдали от дома. Когда не для кого было таскать рюкзаки вверх-вниз по Эвересту и соседним горам, они отправлялись пониже — водить горных туристов и таскать грузы. Большинство носильщиков помоложе мечтали стать настоящими высокогорными шерпами — те больше зарабатывают. Носильщики постарше были довольны и тем, что можно гонять яков, — все равно трудно, но спокойнее. Хотя и у них было полно историй про падения в пропасти, про то, как кто-то заблудился. Самую жуткую историю рассказал под конец дня старый носильщик по имени Гулу, родом из одной деревни с Сунджо.

(Гулу знал мать Сунджо и утверждал, что первым покатал Сунджо на яке. Носильщики и шерпы были родом из самых разных мест, но у них всегда находились дружеские и родственные связи.)

Когда мы вернулись в лагерь, Джей-Эр сказал, что рассказ Гулу интересный, но что в документальный фильм он не попадет — нету места. Поэтому я запишу его здесь. (Винсент мне как-то объяснил, что история не от того делается уникальной, что в ней сообщается информация, какой нет в другом месте, а от того, что автор решает рассказать, а о чем умолчать.)

КОГДА ГУЛУ был еще совсем молодым, он купил роскошного яка в далекой деревне. Он три года копил на него деньги. Яка он думал использовать как производителя, а то стадо у него было маленькое.

— А деревня была очень далеко от моей, — сказал Гулу и покачал седой головой. — Китайские солдаты рыскали повсюду, так что по дороге было идти опасно. Я шел только по ночам, а днем прятался среди холмов, чтобы меня не ограбили и не убили.

У Гулу столько времени ушло на дорогу, что он боялся, как бы як не ушел прежде, чем он доберется до цели. Вдруг его продадут кому-нибудь другому или просто забьют на мясо.

— Но нет, як все еще продавался, — сказал он. — И что это был за як! Красавец, каких я не видывал ни до, ни после. Шерсть черная, как безлунная ночь, широченная спина—я мог там у него улечься поперек — и плоская, что твоя доска. — Он расхохотался. — Хозяин очень хотел поднять цену выше той, что мы договорились заранее, жадничал.

Они торговались три дня. В итоге Гулу отдал хозяину все деньги, что у него были с собой, и вдобавок пообещал отдать первых двух телят, что родятся от яка в следующий год.

— И так мы потратили больше времени, чем у нас было, — объяснил Гулу. — И погода испортилась. Плюс ко всему у меня теперь с собой был як, да не просто як, а як, которого целый год пасли на очень маленьком пастбище. Он мало бегал, поэтому ноги у него были слабые. Мне все время