Кейра выходит из тени на свет. Ей не больше семнадцати, и она красива какой-то слишком правильной красотой. Блондинка с круглым личиком, голубыми глазами и чересчур пухлыми губами, намазанными чересчур ярким блеском. Ей бы шоколад рекламировать.

Я вспоминаю о вежливости:

— Садитесь, пожалуйста.

Указываю на жесткий коричневый стул, который Сильвия еще раньше принесла из столовой.

Кейра изящно усаживается, закидывает джинсовые ноги одну на другую и косится влево, на мой туалетный столик. Джинсы потертые, из карманов хвостами торчат нитки. Сильвия давно просветила меня, что дыры теперь вовсе не признак бедности, а признак стиля. Кейра безмятежно улыбается, оглядывая мои вещи, потом тоже вспоминает о вежливости:

— Большое спасибо, что согласились увидеться со мной, Грейс.

Обращение по имени задевает меня. Даже не пойму, с чего бы. Если бы она назвала меня по фамилии или званию, я бы сама предложила отбросить формальности.

Замечаю, что Сильвия до сих пор маячит у открытой двери, протирая несуществующую пыль. Она обожает актеров и футболистов.

— Сильвия, солнышко, — прошу я, — не принесешь нам чаю?

Сильвия поднимает глаза, вся — безграничная преданность.

— Чаю?

— Да, с печеньем.

— Ну конечно, — она неохотно бросает тряпку.

Я киваю Урсуле.

— Спасибо, с удовольствием, — говорит она. — Зеленый.

— А вы, мисс Паркер? — спрашивает покрасневшая Сильвия, и по ее голосу я понимаю, что она, должно быть, узнала юную актрису.

Кейра зевает.

— Зеленый, с лимоном.

— Зеленый, — медленно повторяет Сильвия, словно заучивая ответ, чтобы передать его потомкам. — С лимоном, — заканчивает она, не трогаясь с места.

— Мне как всегда, — говорю я. — Спасибо, Сильвия.

— Хорошо. — Она часто моргает, будто очнувшись, и наконец-то уходит. Я остаюсь наедине с гостьями.

И тут же жалею, что отослала Сильвию. Меня мгновенно охватывает иррациональное чувство, что ее присутствие отгоняло духов прошлого.

И все же она ушла, и мы сидим втроем и просто молчим. Я украдкой кидаю взгляды на Кейру, изучаю ее лицо, пытаюсь отыскать в правильных чертах юную себя. Внезапно тишину взрывает звенящая музыка.

— Простите, — роясь в сумке, просит Урсула, — надо было отключить сигнал. — Она вытаскивает маленький черный телефон, музыка становится громче и обрывается, когда Урсула нажимает кнопку.

— Простите еще раз, — смущенно улыбаясь, повторяет она, глядит на экран и хмурится. — Если позволите, я выйду на минутку.

Мы с Кейрой киваем, и Урсула выходит, прижимая к уху телефон.

Когда за ней закрывается дверь, я поворачиваюсь к своей юной посетительнице:

— Начнем, пожалуй.

Она слегка кивает и достает из сумки папку. Открывает, вынимает стопку скрепленных зажимом листков. Со своего места я вижу, что это сценарий — отдельные слова большими буквами, а следом большие куски текста маленькими.

Кейра перелистывает несколько страниц и останавливается, сжимая губы.

— Интересно узнать, какие отношения были у вас с семьей Хартфорд. С девочками.

Киваю. Все, как я и думала.

— У меня небольшая роль, — продолжает Кейра. — И реплик немного, зато я часто мелькаю в кадре. Да вы сами знаете. Подаю напитки и так далее.

Снова киваю.

— Однако Урсула решила, что мне будет полезно пообщаться с вами, расспросить о девочках, узнать, что вы о них думали. Чтобы лучше понять характер своей героини. Мотивацию. — Последнее слово она произносит медленно, четко, чуть ли не по слогам, будто боится, что иначе я не пойму. Выпрямляет спину. — Пусть у меня неглавная роль, но сыграть ее я должна достойно. Мало ли кто может увидеть фильм.

— Конечно, конечно.

— Николь Кидман получила роль в «Днях грома» только потому, что Том Круз заметил ее в каком-то австралийском фильме.

Я понимаю, что перечисленные имена и названия должны что-то мне говорить, и опять киваю. А Кейра продолжает:

— Поэтому я и хочу, чтобы вы поделились со мной тем, что вы помните. О своей работе и о Хартфордах. — Она подается вперед, глаза — два осколка венецианского стекла. — В этом мое преимущество, в том, что вы еще… в смысле, до сих пор…

— Жива, — заканчиваю я. — Что ж, понятно. — Мне даже нравится ее прямота. — Что конкретно вам хотелось бы узнать?

Кейра улыбается — от облегчения, что я не прицепилась к ее бестактности. Снова просматривает лежащий на коленях сценарий.

— Сперва пройдемся по скучным вопросам.

У меня екает сердце. Что она хочет узнать?

— Вам нравилось работать горничной?

Я перевожу дух.

— Да. Какое-то время.

— Серьезно? — удивляется Кейра. — Не представляю, как можно получать удовольствие, весь день обслуживая других людей. Что же вам нравилось?

— Окружающие стали мне семьей. Я ценила их отношение.

— Окружающие? — ее взгляд становится цепким. — Вы имеете в виду Эммелин и Ханну?

— Нет, я говорила об остальных слугах.

— А-а-а, — разочарованно тянет Кейра. Она, без сомнения, не отказалась бы увеличить и углубить роль, переделать сценарий так, чтобы горничная Грейс оказалась тайной сестрой младших Хартфордов. Что ж, она молода, дитя совсем другого мира. И не понимает, что некоторые сюжеты переписать нельзя.

— Это все прекрасно, — говорит Кейра. — Но у меня нет эпизодов с актерами, играющими других слуг, так что мне это не поможет. — Она ведет ручкой по списку вопросов. — А что вам не нравилось в вашей работе?

Вставать каждый день с петухами, чердак, который в жару раскалялся, как печка, а в стужу — леденел, покрасневшие от стирки руки, ноющая от глажки спина, усталость в каждой косточке.

— Я очень уставала. Работала дни напролет. На себя времени почти не оставалось.

— Именно это я и сыграю, — кивает девушка. — Мне даже не нужно будет притворяться. После того, как я целый день протаскала эти проклятые подносы, у меня все руки в синяках.

— А меня больше всего донимали ноги, — делюсь я. — Впрочем, только поначалу. И еще один раз — когда мне исполнилось шестнадцать и я купила новые туфли.

Кейра записывает что-то на обороте сценария, кивает.

— Прекрасно. Это подойдет. — Дописывает и ставит лихой росчерк. — А теперь перейдем к интересному. Расскажите мне про Эммелин. Как вы к ней относились?

Я колеблюсь, не зная, с чего начать.

— У меня с ней несколько эпизодов, и я никак не решу, как их сыграть.