Туманность: Она лежит в больнице?

Богомол: Нет, она уже десять лет сидит в сумасшедшем доме.

Слова Богомола приводят всех в ступор. До сих пор она ничего не рассказывала о своей жизни, кроме того, что она лесбиянка. Мы думали, что ее личная драма связана с этой сексуальной особенностью или с какой-то травмой на любовном поприще. Многие гомосексуальные девушки страдают от тяжелых психологических конфликтов, вызванных неприятием в семье или в обществе, но, похоже, причины того, что Богомол присутствует в этом чате, заключены в другом. И возможно, настало время, когда все мы – «девчонки из выгребной ямы» – узнаем эти причины и ее страхи.

Ведьмина Голова: Если Богомол сейчас расскажет историю своей матери, то в следующую ночь я расскажу историю моей.

Балерина: Она должна рассказать. Мы все это сделали, хотя никому не доставило удовольствия говорить о своих несчастьях.

Яблоко П: Давай, Богомол. Здесь никто не осудит ни тебя, ни твою мать. Сумасшедших домов не существует уже много лет. Ты, наверно, говоришь о психиатрической клинике? Я тоже там побывала.

Богомол: Нет, не надо называть его так деликатно. Моя мать сумасшедшая, она уже никогда не станет такой, какой я ее помню. Поэтому ее держат взаперти. Из психиатрической клиники можно выйти, из сумасшедшего дома – нет. Это все равно что быть приговоренным к досрочной отправке в ад. Каждый раз, когда я приезжаю к ней, она принимает меня за разных людей. Иногда она бросается меня обнимать, думая, что я призрак ее дочери, погибшей во время войны, а иногда забивается в угол и кричит, чтобы я не убивала ребенка, которого она якобы держит на руках. Однажды она даже плюнула мне в лицо и обозвала проституткой, потому что думала, что я спала в ее постели со стариками из ее сумасшедшего дома после большого бала, где она была Золушкой. Она каждый раз живет в новой реальности, связанной с каким-нибудь насилием, как будто помнит только обрывки разных историй, которые ее безумное сознание превращает в нестерпимые страдания и ужасы.

Туманность: У тебя была сестра?

Богомол: Нет, у меня есть только старший брат, с которым я не виделась с тех пор, как он ушел из дома, сбежав от безумия матери и ненависти к отцу. Я тоже ненавижу своего отца, ненавижу всем своим существом. Он один виноват в том, что моя мать сошла с ума. Он делал все, чтобы не оставлять следов, но мы с братом видели, как он давал ей таблетки, вызывавшие у нее дрожь, помутнение сознания и галлюцинации, хотя он говорил, что это самое эффективное лекарство от тяжелой шизофрении, которой она страдает. Но прежде чем окончательно сойти с ума, наша мать рассказала нам с братом все. Мне тогда было 13, ему 16.

Туманность: Если тебе совсем плохо, ты не обязана рассказывать нам о своем отце. Мы знаем, как больно заново переживать все эти противоречивые чувства.

Богомол: Нет, не волнуйтесь за меня. Я очень долго ждала этого момента и хочу, чтобы вы узнали все, как бы страшно это ни было. Мой отец нацист, самый настоящий нацист, хотя ему семьдесят лет и он не жил во время войны. Он стал таким под влиянием деда который служил в СС и которому удалось спастись от расстрела, потому что в момент выстрела он потерял сознание и его приняли за мертвого.

Ведьмина Голова: Извини, что я смеюсь, но то, что ты рассказываешь о своем деде, звучит как анекдот.

Богомол: Ладно, сегодня я прощаю тебе твои ведьмины шутки.

Яблоко П: Блин! Дайте же ей рассказать.

Богомол: Моему деду повезло, он спрятался в доме своих кузенов, живших в Мюнхене, но бабушка с моим отцом остались на востоке и не смогли к нему присоединиться из-за железного занавеса, который разделил Германию на две части. Несмотря на то что в молодости отец притворялся коммунистом, на самом деле он всегда чувствовал себя нацистским воином, обязанным продолжать борьбу за идеалы Гитлера, чтобы вернуть Германии утраченное достоинство. Когда моя мать познакомилась с ним, он был одним из самых блестящих студентов на факультете психиатрии и одним из лидеров партийной организации университета. Это позволяло ему устраивать собрания в своем загородном доме, не вызывая подозрений секретной коммунистической полиции. Эти собрания продолжались и после того, как они с матерью поженились, но отец запретил ей спускаться в подвал загородного дома, даже несмотря на то, что большая железная дверь, ведущая туда, всегда была заперта. Он говорил, что если она туда войдет, то подвергнет опасности всю семью. Мать рассказывала нам, что отец целыми ночами пропадал в загородном доме со своими друзьями. В одну из таких ночей матери надоело сидеть одной, и она поехала в загородный дом, чтобы найти отца и сказать, что она решила с ним развестись. Войдя в дом, она никого не увидела, а когда спустилась в подвал, там обнаружила, что отец с группой своих друзей, одетых в форму офицеров СС, трахается с очень молоденькими девушками, наряженными как шлюхи из кабаре. С тех пор моя мать молча страдала от постоянных угроз отца и его друзей. Постепенно у нее стали все больше расшатываться нервы, пока она окончательно не сошла с ума, и никто уже не поверил бы в ее историю. Даже я долгие годы старалась убедить себя, что все это бред, вызванный шизофренией. Но несколько месяцев назад случилось то, что подтвердило правдивость ее рассказа. Сама не знаю почему, но я никогда не показывала отцу, какую страшную ненависть к нему питаю. Напротив, я всегда ему подчинялась. Но однажды весной, когда мы обедали с ним в загородном доме, мне пришло в голову добавить в его бутылку с вином таблетки снотворного. Мы не успели доесть первое, как он повалился на стол и заснул как мертвый. Я взяла связку ключей и бегом спустилась в подвал. Когда я подбирала ключ к железной двери, мне казалось, что сердце вот-вот выскочит из груди. Наконец мне удалось ее открыть, и я, дрожа от страха, вошла в подвал и на ощупь отыскала выключатель. Все стены подвала были оббиты деревом черного цвета, а вокруг огромного портрета Гитлера весели белые знамена со свастикой и символом СС. В центре стоял длинный черный стол в форме шестиугольного саркофага с мраморной инкрустацией в виде круга со странными знаками внутри. Вокруг стола располагались шесть кресел, обитых черным бархатом, по одному с каждой стороны «шестиугольника». Под белыми знаменами стояли большие сундуки из того же дерева, что и стены. Я открыла первый и обнаружила, что он доверху набит оружием: пистолеты, ружья, ручные гранаты и самые разные патроны… Целый арсенал, но не оставшийся с войны, а гораздо более современный. В других сундуках я обнаружила черную военную форму, черные кожаные пальто, сапоги, ремни, шейные платки и фуражки, похожие на эсэсовские, только более современной формы. Но в сундуке, стоявшем под портретом Гитлера, лежало нечто более сексуальное и зловещее. Я как будто открыла баул каких-то проституток: бюстгальтеры, трусики, чулки, подвязки, корсеты, – все абсолютно черное. Под всей этой дрянью я нашла несколько фотографий, сделанных во время оргий моего отца и его друзей-нацистов с девочками, которым, возможно, не исполнилось и восемнадцати. Фотографии были не только старые, но и сделанные в наши дни. Не знаю, как у меня хватило смелости оставаться там, потому что я страшно боялась, что отец проснется и поймает меня в этом нацистском храме, который он держал в тайне уже много лет и который стал причиной безумия моей матери.