пустила еще несколько младенческих криков и почувствовала себя лучше. Когда я пришла в себя и села, то принялась почти неосознанно напевать мелодию «The Farmer in the Dell». Может быть, все и должно быть так просто.

Вторник

Я немедленно погрузилась в мое младенческое чувство. Я, как парализованная, стояла в коридоре между кухней и столовой — и заглядывала оттуда в гостиную. Мама и папа были там, но их как будто и не было вовсе, потому что они были прозрачные. Они были нужны мне, но я не могла их позвать. Я парализована, потому что они нужны мне, но я боюсь их нереальности. Я была одинока, так одинока. Я притворилась, что они совсем не нужны мне. Я никогда ни о чем их не просила. Я даже не просила папу порезать мне мясо в тарелке, как это делала моя сестра. Сегодня я позвала его: «Папа где ты? Я не могу найти тебя во всем доме». Потом я ощутила потребность поговорить с мамой. Мне хотелось пожаловаться ей, что у меня болит голова. Наконец, я сделала это, и все получилось очень реально. Итак, я позвала ее. «Ты была мне нужна», и это само собой прозвучало: «Ты мне нужна». Я чувствую, что дело было не в том, сколько лампочек включали в доме — там все равно было темно и пусто. Я была мала и одинока, притворяясь, что я большая и самостоятельная. На самом деле их не было рядом, даже если они и присутствовали. Я чувствовала себя обманутой. Почему вам было наплевать на меня? Даже если бы я кричала и топала ногами, они бы не видели и не слышали меня.

Среда

В это утро мне как‑то тревожно. Я начала более отчетливо вспоминать наш дом в Д. Потом, снова почувствовав себя маленькой я стояла у задней двери, боясь пустоты дома. Мне было трудно дышать, я чувствовала, что не могу пройти по дому, хотя ясно представляла себе все его комнаты. Наконец, я решилась и пошла. Я прошла по дому и даже вспомнила, что лежало в

шкафах. Я очень боялась подняться по лестнице, боялась, что обнаружу там какую‑то страшную тайну, которая и вызывала во мне тревожность. Но шаг за шагом я заставила себя подняться по лестнице. Я заглянула в дядину комнату, нотам ничего страшного не оказалось. По коридору я пошла в комнату родителей, сердце мое бешено колотилось. У самой двери, когда я заглянула внутрь, сердце мое упало — в комнате было пусто, и я поняла, что это все. Я страшно испугалась, потому что в доме не было никого, он был пуст. Для меня там не было ни единой души. Я была совершенно одна. Никогда еще мне не было так грустно. Я поняла, что никогда вот так не ходила по дому. Я не смогла вынести этого одиночества, этого страха, этой боли — я пошла, села перед телевизором, прикрыв все чувства гневом. Чтобы преодолеть страх, я принялась жечь спички, и когдадомой вернулась мама, я уже смогла притвориться, что ничего особенного не произошло. Внутренне я реагировала как ребенок, но не могла пока реагировать так внешне.

Четверг

Прошедшей ночью я впала в панику — я не могла дышать, судорога скрутила желудок в тугой узел. Сегодня утром я не смогла пойти на сеанс, поэтому решила заняться сама. Я продолжила осмотр дома — того дома, где мы жили, когда мне было десять. Я заглянула в комнату мамы и папы и ощутила атмосферу насилия и злобы — вообразила себе драку, но это было чистое воображение. Наконец, я оказалась в гостиной. Вспомнила тот вечер, когда вернулась из лагеря и узнала, что у нас дома неприятности. На следующий день я спросила маму, давно ли они думали о разводе. В тот вечер мне показалось, что они дрались и ссорились наверху, пока я была в гостиной. Я помню, что папа был со мной, когда я купалась. Он говорил, что любит меня, он выглядел очень печальным, и сам его вид сказал мне, что у нас все плохо. Я заплакала. Должно быть, я сегодня плакала от этой боли часа два. В ту ночь я поняла, что нашему притворству пришел неминуемый конец. Вскоре этот конец станет неизбежностью. Семьи больше не было. Мне предстояло столкнуться с тем, что все это было неправдой — столк

нуться через десять лет нашего всеобщего притворства. Я впала в панику — я была неспособна встретить этот крах лицом к лицу. Я хотела умолить их — нет, нет, нет, только не это. Всю боль, какую я прятала тогда будучи ребенком, я прятала и сегодня. Мама могла бы все сделать правильно — если бы она продолжала притворяться, то и все мы продержались и дальше на этой неискренности. Это было ужасно — то был конец мира — нашего иллюзорного мира.

Пятница

Я все еще мучаюсь от болей в животе и голове. За вчерашний день боль так и не прошла. Сегодня на сеансе все повторилось снова. Все, что осталось — это крик, который я испустила здесь, но никогда не смела испустить дома. Я кричала «нет» беспрестанно — ив конце почувствовала облегчение.

Понедельник

Меня все еще целыми днями мучают боли. Сегодня, во время сеанса я погрузилась в мои чувства, в мой страх одиночества и постаралась ощутить ужас. Но ужас я пока могу только предчувствовать. Когда я ощутила свое одиночество и прочувствовала его, вместо того, чтобы оттолкнуть, то испытала только одинокость и грусть. Это неприятно, но вполне терпимо. Я погрузилась в схваткообразную боль в животе и переместила ее в голову, но не смогла точно назвать возникшее при этом чувство. Я начала кричать — вопить всем своим нутром, стараясь избавиться от чувства, вытолкнуть его прочь. Я звала мамочку. «Ты нужна мне. Я боюсь. Побудь со мной, приласкай меня». Это не помогало. Я ощутила приступ паники. Я никогда не смогу выбросить это чувство, избавиться от него. Нос у меня заложило, я задыхалась. Я так и не смогла назвать чувство по имени. Мысли мои пошли по кругу, они смешались, мне показалось, что я теряю разум. Это было похоже на состояние под кислотой — пытаешься выразить что‑то словами, но не можешь посмотреть этому «что‑то» в лицо. Я все время старалась ухватить ответ, старалась вычислить его. У меня ничего не получа

лось, и я начала злиться. Наконец, я сдалась, и пошла домой в страхе и растерянности.

Вторник

Я решила пройти через первичное состояние и с его помощью заглянуть в ту пропасть, в которую так и не посмела заглянуть — все, что я выкрикивала, все потребности, которые я ощущала, так и не помогли связать чувство с событием. Я вернулась в тот день, когда, будучи десятилетней девочкой, приехала домой из лагеря. Точнее, это было на следующий день. Мы с мамой ехали в Глендэйл. Я спросила ее, давно ли они решили развестись. В тот же миг, еще до того как она успела ответить, я почувствовала, что уплываю из машины, у меня началось головокружение, слабость. Я поняла, что не хочу переживать эту ситуацию. Тогда я попыталась загнать себя туда силой. Я вернулась в машину и посмотрела в лицо матери. Я снова задала свой вопрос, ощущая невыносимые схватки в животе. Она ответила утвердительно. Я съежилась; это было похоже на удар в солнечное сплетение — это было невозможно. Она сказала: да. Наконец, это поразило меня также, как поразило тогда: «Она меня не любит». Если бы она меня любила, то не сказала бы «да». Она бы солгала мне, попыталась защитить, быть нереальной. Мне было отчаянно нужно, чтобы она сказала «нет». Это было чувство, которое я не могла вынести. В двадцать пять летя начинаю сходит с ума от того, от чего я сходила с ума в десять лет, и, вероятно, всю свою жизнь я буду чувствовать, что мама не любила меня.