– Здесь будем ужинать? Или сходим куда-нибудь?

Я всмотрелась в его лицо, в печаль сродни той, что поселилась у меня в сердце. Я вспомнила, как много лет назад Мукта рыдала по ночам, а мы не понимали, как ей одиноко. В те времена я еще не знала, каково это – когда у тебя забирают маму. Возможно, испытай я прежде хоть четверть той боли, ни за что не позволила бы Мукте проводить ночи в одиночестве. Когда ааи бранила Мукту или заставляла ее работать на кухне, я бы ей помогала. Жизнь зло подшутила надо мной и поставила меня на место Мукты: я, как и она, покинула родину и приехала в чужие края, и вокруг не было никого – ни души! – кто был бы готов посочувствовать нам. Если бы я только поняла это раньше, мне и в голову не пришло бы избавиться от моего единственного друга!

В первые дни я старалась навести в квартире порядок – так, как это сделала бы ааи. Украсила кремово-белые стены дешевыми картинами из супермаркета, на окна повесила аляповатые занавески из индийского магазина, а стол застелила скатертью, которую бабушка подарила ааи еще до того, как та сбежала вместе с папой. Скатерть ааи взяла с собой, она покрывала стол в бомбейской квартире, и я решила захватить скатерть сюда, в наш новый дом. Я боялась, что папа этого не одобрит, но он, кажется, даже не заметил, а если и заметил, то ничего не сказал.

Отдельное место в шкафу я отвела под вещи ааи, мне хотелось быть ближе к ней, поэтому я поставила на полку начатый пузырек кокосового масла и бутылочку розовой воды. Перед сном я брызгала на подушку розовой водой, представляя, что мы в Бомбее и ааи укладывает меня спать. Иногда ночью я вставала с кровати, садилась на пол и смотрела в окно на звезды, представляя, будто Мукта сидит рядом, мы болтаем и смеемся, как ни в чем не бывало.

Временами отсутствие мамы было особенно мучительным. Однажды на уроке учительница попросила меня прочитать что-то вслух, я встала, и одна из одноклассниц показала на мою юбку, по которой расплывалось кровавое пятно. Я решила, что в этой чужой стране меня поразило какое-то кошмарное заболевание. Учительница отвела меня в сторону, а девочки, смеясь и поддразнивая, объяснили, что я просто стала взрослой. Я смотрела в лицо учительнице и недоумевала: неужели ааи именно об этом толковала, говоря, что девочкам не следует играть с мальчиками?

Помню первые дни в чужой стране, когда мне хотелось учиться так же, как все, хотелось, чтобы мой акцент звучал иначе, хотелось быть другой. Я часами сидела перед телевизором, вслушиваясь в речь актеров и стараясь уловить особенности произношения, а потом повторяла за ними фразы, надеясь таким образом расшифровать страну, в которой очутилась. Женщины за окном не носили ни сари, ни сальвар-камиз[50], и я тосковала по привычной картине. Водители покорно соблюдали правила, не съезжая со своей полосы, а пешеходы переходили дорогу только в специально отведенных для этого местах. Курили не только мужчины, но и женщины, и при этом никто им слова не говорил! Здесь мне улыбались даже незнакомые. «Добрый день!» – говорили они и кивали. Прошло немало времени, прежде чем я поняла, что таковы правила и в ответ тоже надо улыбнуться.

Мне хотелось обратно, в Бомбей, где все было намного удобнее, где я бегала по улицам и махала рукой лавочникам, где кто-нибудь из соседей непременно приглядывал за тобой. Но что меня поражало в Америке больше всего – это огромные салоны красоты… для животных. Никогда бы не поверила, что такие вообще существуют! Мне казалось странным, что люди могут испытывать подобную привязанность к своим питомцам. Мы даже о Мукте так не заботились.

Папа познакомил меня с несколькими друзьями, навсегда переехавшими из Индии в Америку. «Как мы», – говорил он.

– А это обязательно? – спрашивала я каждый раз, и папа сурово смотрел на меня, вздыхал и отвечал:

– Ну перестань. Зато ужин готовить не придется. Заодно и развеешься. Это же наши земляки!

Помню, однажды я заставила себя пойти на такую вечеринку. Надела футболку и джинсы и просидела весь вечер на диване, а вокруг шумно галдели женщины, разодетые в сари и сальвар-камизы, совсем как в те времена, когда ааи устраивала посиделки с подружками, а меня не выгоняла. К моему собственному удивлению, я чувствовала себя не на своем месте. Там были не только взрослые – по комнате шныряли и четырехлетние дети, а с подростками на этой вечеринке у меня не было ничего общего. Тайком от родителей они шепотом делились рассказами о свиданиях, праздниках и первом глотке пива. В Индии подростки не бегают по свиданиям, а уж пива и подавно не пьют!

Мне хотелось просто тихо пересидеть все это, но ко мне вдруг подошла женщина с красным синдуром[51] в волосах. Сари было подобрано в тон.

– А ты почему так оделась? В Америке тебе вовсе не обязательно все время ходить в джинсах. Здесь тоже можно одеваться индианкой! – поддела она меня, словно приглашая вместе посмеяться над ее шуткой. Ее тело затряслось от смеха.

– Не надо, не лезь к ней. Ты разве не знаешь? У нее совсем недавно мама умерла.

Она взглянула на меня большими подведенными глазами и погладила по голове тонкой изящной рукой.

– Меня зовут Смита, – сказала она, опускаясь рядом со мной на диван, – соскучилась, значит, по дому, да? Ничего, – она приобняла меня за плечи, – к Америке и местной культуре ты быстро привыкнешь. Вот увидишь. Давай-ка поешь. – И женщина подтолкнула меня к столу, уставленному угощениями – парата, самосы, дахи вада[52].

В голове замелькали воспоминания: ааи готовит на кухне, Мукта помогает ей. Совсем недавно я вдыхала те же самые запахи в нашей бомбейской квартире. Я сжимала в руках тарелку, а глаза наполнились слезами. Вглядываясь в размытые фигуры вокруг, я высматривала папу. Кажется, моих слез никто не заметил: гости с жадностью накладывали еду, обсуждали последние индийские новости и разглагольствовали о том, как хорошо было бы туда вернуться. Я наконец отыскала глазами папу, такого же потерянного, как и я. Тогда я поняла, что в толпе людей мы все равно остаемся одинокими. Он перехватил мой взгляд, и в тот самый момент мы оба словно осознали, что, в отличие от всех остальных иммигрантов вокруг, мечтаем вовсе не о процветании в новой стране. В Америке мы стремились отыскать забвение.

Обычно папа отвозил меня в школу на своей старенькой «камри». Он высаживал меня у ворот и говорил:

– Увидимся дома. И поосторожней, когда будешь возвращаться.

Мне хотелось попросить его заехать за мной, но я лишь молча кивала, хлопала дверцей и ждала, пока машина не скроется за углом.

Глядя, как другие дети с рюкзаками за спиной шагают к школе, я вспомнила, как однажды Мукта спросила меня: «Ты любишь школу?» И задумалась: интересно, что бы я ответила, спроси она сейчас…