Зная об этом, Фред тем не менее заходит в библиотеку все реже и реже, и все больше книг, которыми он пользовался, куда-то пропадают. Требования возвращаются к нему с пометками «нет в книгохранилище», «уничтожена бомбежкой» или, что самое обидное, «выдана Ф. Тернеру». А в Лондоне столько всего интересного, столько спектаклей, фильмов и выставок, на которые можно сходить с Розмари, столько вечеринок! К черту все! — говорит про себя Фред почти каждый день. От Розмари и ее друзей можно узнать об истории и традициях английского театра куда больше, чем в библиотеке, — видит бог, дома в Коринфе он над книжками еще насидится.

Другой груз у него на душе гораздо тяжелее, хоть это и не груда книг, а легкое, едва ли не легче воздуха, по которому оно прилетело, авиапослание. Письмо от его далекой жены Ру. Первое за четыре месяца — при том, что Фред писал ей несколько раз, просил переслать ему почту, возвращал ее медицинский полис, спрашивал адрес друга, который сейчас в Сассекском университете. Ру, разумеется, почту не отправила, за полис не поблагодарила и адрес не выслала.

Но сейчас, словно запоздалая голубка, которая вернулась в ковчег через сто двадцать дней и ночей, долетело к нему через океан голубое письмо. А в клюве у голубки — не иначе как свежая оливковая ветвь.

…Дело вот в чем, — пишет Ру, — думаю, надо было тебя предупредить, прежде чем выставлять твой член и остальные фотографии. Я бы их, наверное, все равно не сняла, даже если бы ты поднял шум, но такой сюрприз я устроила зря. Будь на твоем месте я — то есть моя киска, — я бы, пожалуй, тоже взбесилась. Кейт говорит, это все оттого, что я на тебя злилась — видимо, за то, что ты пропадал на работе. Или боялась, что у меня не хватит духу выставить фотографии, если ты скажешь нет.

Вот я о чем, понимаешь?

Здесь все по-старому, погода опять скверная. Я получила второй приз в конкурсе Ганнетта за фотографии из детского лагеря. До первого места не дотянула. Те, что из отделения скорой помощи, были лучше, но не такие душевные. Все по тебе скучают. Надеюсь, Лондон тебе нравится и ты собираешься с мыслями в БМ. С любовью Ру.

Письмо, которого Фред так ждал весь январь и февраль, в темноте и пустоте, опоздало на четыре месяца. Вот оно, то самое письмо, которое он так мечтал найти на исцарапанном столике красного дерева в передней, изо дня в день представляя, как разорвет конверт, как будет смеяться и кричать от радости, как пошлет в ответ телеграмму или позвонит. В своих фантазиях он стелил чистые простыни и ехал в аэропорт встречать Ру…

Теперь, когда налицо и раскаяние Ру, и ее честность — Фред не помнит, чтобы она хоть раз солгала, даже во благо, — он вынужден признать, что несправедливо обвинил ее. Если бы Ру ему изменила, Фред узнал бы об этом первым, от нее же самой. Ру говорила правду, утверждая, что те два члена только фотографировала. Скорее всего, их обладатели — старый друг Ру из школы искусств, который работает сейчас в Нью-Йорке, и его голубой любовник. По большому счету, обвинить ее можно лишь в дурном вкусе.

Но в кругу друзей Розмари дурной вкус считают не пустяком, а верным признаком душевного изъяна. Фред помнит, как Розмари на днях сказала Пози об общем знакомом: «Ясное дело, можно ненадолго увлечься Хауи, он красив и талантлив, но хоть убей, не пойму, как Мими могла переехать в его ужасную квартиру в Кентиш-тауне, со всеми этими искусственными папоротниками и плакатами с боем быков». «А кошмарные занавески с блестками? Смахивают на дешевые рождественские ленты, — согласилась Пози. — Должно быть, совсем голову потеряла». Имелось в виду, что всякий, кто окружил себя показной роскошью и подделками, и сам по натуре наверняка неискренен и фальшив. Очень возможно, думает Фред, вспоминая свои впечатления о Хауи, одном из руководителей канала Ай-ти-ви, Розмари и Пози правы.

Дурной вкус у Ру, конечно, иного свойства, он отдает грубостью, а не фальшью, что несколько лучше, хоть и ненамного. Фред, как и Мими, был ослеплен красотой и талантом — вот что сказала бы Розмари. Может быть, и так. Но Ру, как бы ни был плох ее вкус, все-таки его жена и любимый когда-то человек. Меньше всего она заслужила, чтобы ей сказали правду. И как ей эту правду сейчас преподнести? «Спасибо за письмо, рад был получить от тебя весточку, но, извини, я влюблен в очаровательную английскую актрису, удачи и всего наилучшего». Не хочется писать эти строки или другую лицемерную чушь, и Фред уже почти две недели медлит с ответом. Не хочется думать сейчас ни о Ру, ни о возвращении в Коринф. Когда они встретятся, Фред попросит прощения и все объяснит. Ру поймет. А может быть, и не поймет. Но это не так уж важно; важно сейчас только одно — его страсть к Розмари Рэдли.

Обладание не погасило в нем огонь страсти. Позади упоение погоней, однако на смену ему пришло предчувствие, что счастье будет недолгим. Джо и Дебби Вогелер, как обычно, ничего хорошего не ждут. «А не ошибка ли, — рассуждала Дебби, — позволить себе так увлечься, когда через месяц тебе уезжать из Англии?» Слова Дебби не звучали как вопрос и не требовали ответа, но про себя Фред твердо ответил «нет». Уже не в первый раз он подумал, что мирок Вогелеров такой же ограниченный и узенький, как их здешний треугольный дом, — будто он достался им волей потустороннего агента по недвижимости, наделенного чувством юмора.

Но ведь Джо и Дебби не знают ни Розмари, ни ее Лондона. Фред рассказывал им о вечеринке у Винни Майнер и о тех, что последовали за ней, — о том, какая Розмари чудесная, скольких интересных людей знает, как доброжелательны большинство из них. Вогелеров его рассказ не впечатлил.

— Подумаешь, сказали тебе пару теплых слов, — говорила Дебби пасмурным сырым днем, когда они сидели втроем в треугольном доме, среди воскресных газет и пластмассовых игрушек. — В школе их учат хорошим манерам. Только вот увидишься ли ты с ними снова? Вот что важнее. Сразу после нашего приезда мы с Джо обедали с тем старичком писателем, знакомым его тети, в Кенсингтоне, и все были очень любезны, сказали, что хотят с нами еще увидеться, но дальше разговоров дело не пошло.

— Это все из-за Джеки. — Джо кивнул на сына, который сидел на полу в белом пушистом комбинезончике, перепачканном детским питанием, и рвал на кусочки журнал «Обсервер». — Надо было его оставить дома.

— Джеки вел себя отлично, — возразила Дебби. — Не плакал, не капризничал. А ту старую кошку он не обижал — просто играл. Не пойму, отчего они все так разволновались.

— А еще им не понравилось, что за обедом ты держала Джеки на коленях, — добавил Джо.

— Ну, тут ничего не поделаешь. Куда мне было его девать? Если бы Джеки ползал по полу, им бы тоже не понравилось, могу поспорить. Тем более что он непременно ушибся бы о какой-нибудь угол их гигантской старинной мебели.

Ничего они не понимают, подумал тогда Фред и решил устроить для Джо и Дебби встречу с Розмари (разумеется, без Джеки). Как только они ее увидят или когда познакомятся поближе с ней и ее друзьями — размышляет Фред, сидя на скамейке в Кенсингтон-гарденс, — они поймут, какие это замечательные люди.

В конце концов, даже он понял это не сразу. Но сейчас все прежние сомнения — на которые он в минуту слабости намекнул Джо и Дебби — кажутся ему мелкими, недостойными. Только трус отказался бы от Розмари из-за того, что чем сильнее чувство, тем больнее потом будет разлука. Нет ничего хуже, чем до конца дней сожалеть: «Розмари Рэдли любила меня, но мне пришлось от нее отказаться, потому что мне не нравились ее друзья… потому что она сорила деньгами… потому что я в июне уезжал и знал, что увижу ее только через год».