Такси сворачивает в Риджентс-парк, и Винни смотрит в открытое окно на гладко подстриженные зеленые газоны, на нянечек с колясками, на детей и собак, которые носятся вокруг, на гуляющих, на бегунов, на парочки, которые сидят на траве. Все эти счастливцы жили и будут жить в Лондоне, а Винни, одна-одинешенька, отправится в Коринф, в изгнание. Даже Чак — и тот останется здесь навсегда. Жгучая боль потери сжимает ее сердце, и хоть день на удивление теплый, Винни дрожит от холода.

Такси сворачивает на восток, на Бэйсуотер-роуд, Винни откидывается на сиденье. Голова идет кругом, на душе усталость и тоска. Как жестоко и несправедливо, что смерть пришла к Чаку, едва ему снова захотелось жить! И как жестоко, несправедливо поступила сама Винни, не поехав в прошлые выходные к нему в Уилтшир! Чак не отправился бы тогда на поиски де Момпессонов, не стал бы взбираться по лестнице в муниципалитете.

А если бы и поехал туда позже, то уже не в такую жару. Или вместе с Винни, и они поднимались бы не спеша (а чтобы не задеть его гордость, можно было бы притвориться, что ей, а не ему нужно останавливаться, переводить дух). И тогда Чак был бы жив.

Если бы он только сказал мне, что болен… Если бы я приехала к нему, следила бы, чтобы он не пил, не курил, ходил к врачу… Он мог бы прожить еще много лет, и я жила бы с ним… здесь, в Англии. Ушла бы с работы и занималась наукой, писала книги («Денег мне хватает»). Квартиру по-прежнему снимала бы, у нас был бы и свой угол в Лондоне, и старинный дом в деревне, который Чак хотел купить, — с садом, кустами малины и смородины, грядкой спаржи…

Что за глупости лезут в голову? Не хочет она этого, и ничего бы из этого не вышло, даже будь Чак жив. Не судьба ей быть любимой, жить с кем-то под одной крышей; ей на роду написано быть одинокой, никому не нужной, всю жизнь одной…

То есть не совсем одной. Из-под сиденья такси доносится жалобный вой, слышный одной лишь Винни, — это Фидо вернулся из Уилтшира. Он снова совсем маленький, с вельш-терьера, весь в пыли, устал с дороги и не уверен, рада ли ему хозяйка.

— Иди прочь, — беззвучно гонит его Винни. — У меня все хорошо. Мне не жалко себя нисколечко. Я известный ученый, у меня много друзей по обе стороны Атлантики, я провела пять интереснейших месяцев в Лондоне и только что закончила важную книгу об игровом фольклоре. — Список кажется неполным, и от этого делается больно и горько.

Такси останавливается у ее крыльца; Винни выходит вместе с маленьким невидимым псом, расплачивается с таксистом. Подойдя к дверям, смотрит на Фидо, который стоит у стены: шерсть у него выгорела на солнце, он глядит на хозяйку тревожно и преданно, машет белым пушистым хвостом.

— Ладно уж, так и быть, — говорит Винни псу. — Пойдем!