— Алло, — выдавливает наконец из себя Винни, лежа вверх ногами, полуприкрытая одеялом.

— Винни? Это Чак. Я вас разбудил?

— Да, разбудили, — отвечает Винни, хоть это и неправда, и тут же смущенно добавляет: — С вами все в порядке?

— Да, само собой.

— Вы на меня больше не обижаетесь? Сама не знаю, отчего я так разошлась. Простите меня за грубость.

— Нет, ничего страшного, — отвечает Чак. — То есть… я потому и звоню. Может быть, вы и правы и мне стоит получше узнать Лондон, а не бросаться сразу под автобус… В общем, если вы на этой неделе свободны — пойдем, куда скажете. В любой ресторан, какой захотите. Я даже в оперу готов идти, если только места приличные достану.

— М-м-м. — С большим трудом Винни выпрямляется и залезает обратно в постель, подтаскивая за собой телефон и одеяло. — Не знаю. — Если ему сейчас отказать, Чак уж точно отправится домой, в Оклахому, и мнение его о Лондоне и о Винни Майнер к лучшему не изменится. И больше она его никогда не увидит. А заодно пропустит и вечер в «Ковент-Гардене», где «приличные места» по тридцать фунтов. — Почему бы и нет? — вырывается у нее. — Было бы замечательно.

Боже мой, зачем же я это сделала? — думает Винни, повесив трубку. Я даже не знаю, что на этой неделе в «Ковент-Гардене». Не иначе я сошла с ума.

Но, несмотря ни на что, на лице у Винни улыбка.

Сердце женщины — что море,

Так изменчиво оно.

Что в нем завтра — радость, горе?

Нам предвидеть не дано.

Джон Гей. Полли

Май в Кенсингтон-гарденс. Широкие бархатные газоны похожи на футбольные поля с искусственной травой, а высаженные рядами тюльпаны покачивают головками, будто стайки радужных птиц. Высоко в небе, брызжущем светом, легкий ветерок носит бумажные змеи. Фред Тернер идет по парку, и перед ним одна за другой предстают картины природы, каждую оживляют фигуры: гуляющие парочки, бегуны в шортах и трико, чинные собаки на поводках, красные и синие воздушные шары, из-под которых свисают на ниточках малыши.

Фред идет на другой конец города, на вечеринку (он уже знает, что здесь не говорят «коктейли») к Розмари Рэдли. У Круглого пруда смотрит на часы и садится на скамейку подождать пару минут, чтобы прийти ровно в шесть. Фред предлагал прийти пораньше и помочь, но Розмари и слышать не пожелала. «Фредди, милый, не надо. Я хочу, чтобы ты просто хорошенько отдохнул. Приходи ровно в шесть и ни минутой раньше. Обо всем позаботится фирма. Вместе с миссис Харрис, конечно».

Дело в том, что спор выиграл Фред и Розмари наняла домработницу. Фред с ней еще не знаком, но, по словам Розмари, она просто чудо. Очень трудолюбивая, старательная: полы натирает на четвереньках. И не пристает к Розмари с рассказами о муже, детях и домашних любимцах — детей у нее нет, зверей она дома не держит, а с пьяницей-мужем давным-давно развелась.

Фред сделал для Розмари доброе дело, когда убедил ее нанять миссис Харрис, зато Розмари для него сделала куда больше: помогла ему из печального, растерянного преподавателя-иностранца снова стать самим собой, обрести былую уверенность. Теперь Фред понял, что все его былые страдания только оттого, что ему было нечем заняться. С точки зрения психолога, туристы — растерянные, призрачные существа; они гуляют по лондонским улицам и заходят в лондонские дома плоскими, полупрозрачными, будто голограммы. Лондон кажется им неживым, и сами они для лондонцев тоже ненастоящие — бледные, безликие, плоские фигурки, которые мельтешат перед глазами и не дают проходу.

До встречи с Розмари Фред тоже как бы ни для кого не существовал, кроме кучки таких же ученых призраков. Не существовал для него и Лондон. На Ноттинг-Хилл-Гейт Фред словно бы и не жил, а просто ночевал, каждый день ходил в Британский музей, чтобы посидеть над грудой выцветших брошюр и старых, пропахших сыростью книг в кожаных переплетах. Теперь город для него ожил, ожил и сам Фред. Повсюду живая история, все дышит смыслом, таит новые возможности, а больше всего — сама Розмари. Когда она рядом, Фред как будто держит в объятиях саму Англию, все лучшее в ней.

Фред уже полностью оправился от того ужаса, что охватил его месяц назад в Оксфордшире, когда деревья-птицы и слишком живые воспоминания о романах Джеймса до того испугали его, что он готов был вынести приговор целому обществу. Эдвину и Нико он по-прежнему не доверяет. Фред всегда опасался гомосексуалистов, возможно, оттого, что получал от них немало непристойных предложений. Но против Пози Биллингс и Уильяма Проста Фред ничего не имеет, а свой приступ праведного гнева теперь считает мелким и ханжеским.

Оказалось, что среди давно женатых друзей Розмари семейный уклад, как у четы Биллингс, далеко не редкость. Сплошь и рядом мужья и жены полюбовно предоставляют друг другу определенную свободу, а друзья семьи считают, что так и надо. Все знают, с кем «встречается» Джек или Джилл, но никто не говорит об этом вслух, разве что спросят Джилл, с кем ее приглашать на вечеринку — с мужем или с любовником. При этом супруги тепло относятся друг к другу, делят кров (а то и не один), заботятся друг о друге и о детях, вместе отмечают праздники, устраивают званые обеды. По словам Розмари, англичане дают выход страсти гораздо культурнее, чем американцы. Нет ни скандалов, ни приступов ханжеской ревности и собственничества, а именно из-за них, как считает Розмари, вспыхивают мерзкие семейные ссоры, ведутся разорительные бракоразводные процессы, страдают семьи, дети, доброе имя, карьера. Нет здесь и яростного самооправдания и работы на публику, как в «открытых браках». Розмари доводилось такие встречать в Америке среди актеров (а Фреду — среди аспирантов); из подобных браков, по ее словам, никогда ничего не выходит. «Это все равно что держать все окна и двери в доме открытыми. Жди сквозняков или, того хуже, воров».

Денежные дела у Фреда тоже поправились, по крайней мере на время, — ему чудом удалось договориться по почте с университетским кредитным союзом о ссуде. Если ничего не случится, то денег должно хватить почти до самого отъезда. Теперь можно ходить с Розмари в рестораны и заказывать что-нибудь посущественнее салата; можно покупать ее любимые цветы. Если на будущий год придется затянуть пояс потуже — не беда, оно того стоит.

Только два обстоятельства омрачают сейчас настроение Фреда. Во-первых, его книга о Джоне Гее почти не движется. Сразу после приезда в Лондон ему плохо работалось от тоски, теперь — от счастья. БМ давит на него еще сильнее, чем прежде, потому что за стенами ждет огромный, прекрасный мир. Фред злится на недоверчивого охранника — мог бы уже давно запомнить его в лицо, но каждый раз требует пропуск; возмутительно, что перед выходом обыскивают портфель. Еще больше злит его, когда нужные книги оказываются в книгохранилище в Вулидже (значит, ждать придется еще два дня) или у других читателей (от одного до четырех дней). И чем реже заглядывает Фред в «Бумагомаралку», тем хуже — книги, отложенные Фредом или кем-то еще из читателей, на третий день исчезают и возвращаются в темные подземелья.