Лара проворно отскакивает и чудом увернувшись от когтей Женщины-Ворона, падает на нас с Джейкобом. Мы успеваем ее подхватить.

– Прости, что так поздно, – выдыхает она.

– Лучше поздно, чем никогда, – откликается Джейкоб.

– Как ты сюда пробралась? – спрашиваю я.

Лара кивает на кладбищенскую стену.

– Хорошо, что я не боюсь высоты… Я полагаю, – продолжает она, – у вас есть план.

– Конечно есть, как не быть, – вру я, пряча в карман светящуюся нить.

Женщина-Ворон, как змея, снова подбирается к нам.

– Хорошо, – кивает Лара, – но на всякий случай, если у вас все-таки нет плана, у меня он есть.

В этот самый момент Женщина-Ворон вдруг застывает.

Не так, как неутешный отец, смотревший в объектив моей камеры. Ее движения не замедляются, не делаются плавными, постепенно замирая.

Женщина-Ворон дергается, но ее руки прижаты к бокам. Она бьется и вырывается, и сквозь дымку Вуали я вижу обхватившего ее за плечи человека с копной рыжих волос.

Ей не вырваться. Ее крепко держит… Финдли!

– Изыди, нечистый дух! – разносится над кладбищем его звучный голос.

Я изумленно гляжу на Лару.

– Ты ему сказала?

– Я не хотела, – то ли оправдывается, то ли сердится она. – Но он пошел следом за мной и, я бы сказала, настоял.

– И он тебе поверил?

Лара разводит руками.

– Мы, британцы, редко чему-то удивляемся.

– Не хочу перебивать, – вставляет Джейкоб, – но кажется, у нас проблема.

Я сразу понимаю, о чем он.

Женщина-Ворон больше не вырывается. Она вдруг замирает в руках у Финдли – честно говоря, от этого еще страшнее.

– Ах, дети, – говорит она медленно и до тошноты ласково, – так дело не пойдет.

И она запросто проходит сквозь Вуаль. Прочь из мира живых, сюда, в землю мертвых. Финдли, оставшись с пустыми руками, падает и ударяется головой о могильную плиту.

Но мы пока не можем помочь ему. Женщина-Ворон уже здесь, прямо перед нами. Реальная, словно она и впрямь из плоти и крови, и краски такие яркие – волосы, как смоль, плащ красный, как кровь.

– Твоя жизнь – моя, – повторяет она. Ее голос завораживает, усыпляет, но я не позволяю ему увлечь меня за собой.

– Если хочешь вторую половину нити, – говорю я, – тебе придется иметь дело со мной.

– С нами, – уточняет Джейкоб.

– Со всеми нами, – Лара встает по другую сторону от меня. Она отыскала свой кулон, и теперь покачивает зеркальцем-маятником.

– Что вы говорите? – сладко воркует Женщина-Ворон, на ее губах играет недобрая улыбка. Во рту виднеются обломки острых зубов. Когда она набирает в грудь воздуха, чтобы запеть, я зажимаю руками уши. То же самое успевают сделать Джейкоб и Лара.

Но, как выясняется, она поет не для нас.

Для кого – становится понятно спустя мгновение.

На кладбищенском дворе появляются дети, они проникают сквозь ворота, движутся потоком меж могильных плит. Восстают из-под земли и собираются вокруг церкви.

Они идут отовсюду.

И все надвигаются на нас.

Нет, на Джейкоба и Лару.

Потому что на меня надвигается Женщина-Ворон.

– Некуда бежать, – ласково поет Женщина-Ворон.

Но я должна попытаться.

Я резко приседаю, скрывшись за надгробным камнем, и готовлюсь дать деру.

– Негде спрятаться.

Ее голос раздается прямо надо мной. Острые пальцы впиваются в верхушку надгробия. Я отползаю и бегу, стараясь не попасться.

– Ты моя, ты моя, ты моя, – повторяет она, преследуя меня.

Джейкоб борется с двумя призраками-мальчишками, которые пытаются повалить его на землю. Лару окружили несколько детей, ее зеркало бессильно против этих пустых детей-марионеток.

Я остаюсь с Женщиной-Вороном наедине.

И на двоих только одна жизнь.

Я стрелой бросаюсь в щель между двумя плитами. Ах, если бы со мной была моя камера, если бы было хоть что-то, кроме половинки светящейся ленты.

И тут я замечаю… Лунный зайчик отражается от осколков стекла, лежащих рядом с разрытой могилой Женщины-Ворона.

Я знаю, что делать.

Я бегу со всех ног, изо всех своих оставшихся сил.

За мной слышатся шаги Женщины-Ворона.

Она гонится за мной по пятам.

Но я не оглядываюсь.

Кидаюсь к куче глинистой земли на краю могилы и…

Я почти сделала это.

Почти.

Руки погружаются в свежевскопанную почву, но руки Женщины-Ворона, острые и цепкие, как птичьи когти, смыкаются у меня на щиколотке.

Одновременно мою ладонь пронзает острая боль, но я не обращаю внимания.

Я не обращаю внимания на то, что Женщина-Ворон держит меня за ноги.

На то, что она хватает меня за горло.

Что она поднимает меня, оторвав от земли, пока наши лица не оказываются на одном уровне. Глаза в глаза.

– Попалась, – шепчет она, свободной рукой шаря у меня в кармане.

– Попалась, – отвечаю я, поднимая свой трофей.

Острый осколок линзы объектива, маленький, посеребренный, сверкающий.

Край запачкан кровью, я порезала о него руку, но это все, что у меня есть, и я сую его Женщине-Ворону прямо в лицо.

На этот раз она оказывается недостаточно проворна. На этот раз у нее заняты руки – одна держит меня за горло, другая пытается отобрать мою жизнь – и она не может отпустить ни то, ни другое… и натыкается взглядом на свое отражение.

– Вот что ты такое, – произношу я.

С ее губ, словно шипящая струя пара, вырывается вздох, глаза изумленно расширяются. Лицо искажает бессильная ярость, а затем оно становится отсутствующим, пустым и гладким, как лед.

Не знаю, кого Женщина-Ворон увидела в зеркале.

Потрясенную горем мать, которая бродит по улицам и зовет пропавшего ребенка?

Гнусную злодейку, выманивающую мальчиков и девочек из безопасных уютных домов?

Не знаю, какой она была до смерти.

Знаю только, какая она сейчас.

Дух, фантом, сотканный из горечи и гнева, страха и пустоты.

Я протягиваю руку сквозь красный плащ Ворона, в пустую дыру на месте ее груди. Нить трется о мои пальцы, сама обматывается вокруг запястья, как живое существо, змейка в норе, и я едва не отбрасываю ее, но сдерживаюсь. Закусив губу, я стараюсь покрепче ухватить нить Женщины-Ворона и тяну. Ее вес оттягивает мне руку, и в кладбищенском полумраке я вижу перед собой не бесцветную ленточку, вроде той, что я выдернула из груди у скорбящего человека, а целый канат.