– Великий город, – говорит папа.

– Да уж, – киваю я, – это точно.

«У Беллами» открыто, но внутри никого. Ни одного посетителя. Никого за прилавком. Джейкоб и папа остаются снаружи, а я захожу. Никак не могу избавиться от странного чувства. Мне не хватает моей темной и тесной фотолаборатории, да и непривычно как-то оставлять свои снимки чужому человеку. Ведь это значит, что я не первая увижу, что вышло, не увижу, как проявляется изображение. Но у меня нет выбора.

– Здравствуйте! – здороваюсь я.

Слышатся шаги, и через несколько секунд из задней комнаты выглядывает девушка. Она старше меня, но не такая взрослая, как я ожидала – может, лет восемнадцати, с коротко стриженными голубыми волосами и ногтями всех цветов радуги.

– Привет! – говорит она с сильным шотландским акцентом.

– Скажите, у вас можно проявить черно-белую пленку? – спрашиваю я.

– Конечно, можно. А иначе что же это был бы за фотомагазин? Скажу честно, – говорит она, опираясь локтями о прилавок, – это я люблю больше всего. В старой пленке есть что-то такое… Мир в черно-белом цвете выглядит совсем по-другому. Иначе. Более волшебным. Понимаешь, о чем я? – Она замечает фотоаппарат у меня в руках. – Боженьки, что ты с ним делала, в футбол, что ли, играла?

Я кладу испорченный фотоаппарат на прилавок.

– Он сломан, я понимаю, – говорю я, – но там внутри пленка, и я надеялась…

Девушка тычет в аппарат ногтем.

– Я гляну? – спрашивает она, а сама уже вертит камеру в руках. Она обращается с ней бережно, с любовью, оглядывает со всех сторон. – Старая модель, трудно будет подобрать.

– Подобрать?

– Ой, да здесь же только объектив и разбит. А, ну и видоискатель еще. С этим я помочь не смогу, но… – неуловимое движение, тихий щелчок, и разбитая линза лежит у нее на ладони. – Стекло посеребренное, хм-м… – Они скрывается в заднем помещении и через несколько минут возвращается с новой линзой. Не новой, конечно. Видно, что она такая же старая, как мой аппарат. Быстрым движением девушка вставляет линзу на место. – Вот и все.

При виде исцеленной камеры сердце у меня радостно екает, но тут же падает.

– Боюсь, я не смогу позволить себе…

Она кладет камеру на прилавок.

– Вообще-то продать тебе эту линзу я не могу. – Девушка разворачивает объектив ко мне, и я замираю, но взглянув в линзу, вижу… просто себя. Правда, на долю секунды мне кажется, что волосы в отражении будто плывут, как по воде, а в груди светится огонек. Но это, наверное, просто блик на линзе, игра света, ошибка зрения, потому что я моргаю, и все это исчезает. – Видишь? – она постукивает по линзе. – Она с дефектом. Вот тут.

Прищурившись, я замечаю на внутренней стороне крохотное пятнышко, похожее на облачко тумана.

– Из-за этого снимки получаются немного странные. Так что лучше уж ты избавь меня от нее.

Я облизываю губы.

– Серьезно?

– А то! – и она хватает камеру. – Я проявлю твою пленку и – о, кстати, у тебя еще остался кадр, знаешь? – она помахивает камерой в воздухе. – Хочешь, сниму тебя?

Я оглядываюсь, вдруг почувствовав себя неуютно от мысли, что окажусь на фотографии, а не сама ее сниму. И тут сквозь витринное стекло я вижу Джейкоба. Стоя к нам спиной, он глазеет на прохожих.

– Секунду!

Я подбегаю к окну и прижимаюсь спиной к стеклу так, чтобы оказаться рядом с Джейкобом. Нас разделяет только витрина с затейливой надписью «У Беллами».

Джейкоб замечает меня, оглядывается через плечо, улыбается. Я улыбаюсь в ответ и слышу тихий щелчок – это девушка-продавщица сделала снимок.

– В это время дня хорошее освещение, – замечает она, сматывая пленку. – Должно хорошо получиться.

– Спасибо, – говорю я, возвращаясь к прилавку, – я тоже так думаю.

Девушка откидывает заднюю крышку камеры и извлекает кассету. У меня руки так и чешутся, приходится даже спрятать их за спину, чтобы не вырвать пленку у нее из рук. Но я стою смирно и провожаю глазами кассету, исчезающую в бумажном конверте.

– Приходи завтра утром, – говорит девушка. – Я все сделаю.

Вечером, заказав рыбу и чипсы, мы собираемся в Лейнс-Энд все вместе – съемочная группа, мама и папа, Финдли, Джейкоб и я – посмотреть черновой монтаж сериала «Оккультурологи». 1 серия, «Город призраков». Мне очень жаль, что с нами нет Лары, но я не видела ее с того самого злополучного вечера в Грейфрайерс. (Боюсь, миссис Уэзершир решила, что я плохо на нее влияю.)

Мы с Джейкобом сидим на диване рядом, а на экране папа рассказывает про Тупик Мэри Кинг. Мама сопровождает просмотр замечаниями о том, что можно сократить, и записывает, что стоило бы добавить в комментарии за кадром. На коленях у Финдли развалился Мрак, не обращая внимания на то, что Финдли разражается громовым хохотом каждый раз, как на экране кто-то появляется – это он так «пугается», объясняет наш гид.

Финдли уверяет, что ничего не помнит о вечере на кладбище, но на щеке у него синяк, полускрытый в зарослях бороды, а в глазах каждый раз, как наши взгляды встречаются, появляется хитрый блеск.

С экрана звучит мамин голос, отдаваясь эхом от сводов темницы в замке:

– Это было очень давно и очень далеко отсюда…

Пожалуй, думаю я, в каком-то смысле это так и есть.

Когда все встают и начинают прощаться, Финдли подходит и обнимает меня, как медведь лапами.

– Спасибо, – шепчу я, – за все.

– Ты отмечена, Кэссиди, – неожиданно говорит он совершенно серьезно. – Береги себя, девочка.

У меня на глазах выступают слезы.

Сама не знаю, почему. Но от этого не легче.

На другое утро мы полчаса гоняемся за Мраком, который, в редком для него припадке врожденного кошачьего достоинства, решил, что больше ни за что не зайдет в переноску.

– Ну, давай, котик, – пытается выманить его из-под дивана Джейкоб.

У меня другой подход: по всей комнате разложены вкусные кошачьи приманки.

Пока мы с Джейкобом ловим Мрака, мама с папой заканчивают укладывать вещи. Атмосфера напряженная, нам всем не терпится поскорее расстаться с этим городом, хотя причины у всех разные.

Наконец мы с Джейкобом без сил валимся на диван, а между нами – загнанный в переноску Мрак.

– Он тебя оцарапал? – озабоченно спрашивает мама, входя в комнату.

Я морщу лоб, не понимая.

– Нет, с чего ты взяла?

– Твоя ладонь.

Я смотрю на свою руку. Потираю большим пальцем ярко-красную полоску, то место, где тогда, на кладбище я оцарапалась об осколок линзы. Пореза там нет, но все равно больно.

– Ничего страшного, – отвечаю я. – Все в порядке.