– А теперь мне страшно и одиноко в доме. Вдруг тот, кто был у Маши, думает, что мы с тобой что-то знаем?! Он же не в курсе, что мы ничего не знаем и ничего не сказали полиции. Как быть, Саша?! Мне страшно!

Решение пришло мгновенно.

– Сиди дома, никому не открывай, Верочка. Я сейчас приеду за тобой на такси.

У него стояла машина в гараже. Но она просто стояла. Даже левого заднего колеса не было. Когда-то снял его, чтобы отдать в ремонт диск. Да так и не вернул колесо на место после ремонта. Отремонтированный диск с покрышкой стоял, прислоненным к стене. Куда ему было отправляться? До магазина он ходил пешком. В Москву, забыл, когда ездил. Что ему было там делать? В гости его никто не звал.

Он год от года старел. Машина ржавела. Вот поэтому и такси.

– За мной? – изумленно воскликнула она. – А куда мы поедем, Саша?

– Ко мне, – коротко ответил Федоров. И поспешил добавить: – Если ты, конечно же, не против. Поживешь у меня. Двое, не одна. Я подготовлю тебе гостевую спальню. Станешь там жить, пока все не утрясется. Так что, Верочка? Я еду за тобой?

Он ждал ее возражений в виде обычного женского лепета про неудобства и про то, что люди скажут. И стремительно заготовил нужные слова для убеждения. Но Вера неожиданно сказала ему «да». Только попросила приехать через час.

– Мне надо собрать какие-то вещи. Ты не против моих чемоданов?

Первую секунду он запаниковал, представив ее платья и юбки по всему дому. Но тут же понял, что они ему не помешают. Слишком аскетичной стала обстановка после смерти жены.

Когда Федоров садился в машину, он заметил, как к Соколовым кто-то ломится в калитку. И даже удалось расслышать, что это полицейский. Правда, званием выше белобрысой звонкоголосой капитанши. Кажется, мужчина представился в домофон майором.

– Вот видишь! – трагично шептала Вера часом позже, сидя в его кухне за ужином. – Уже началось!

Что именно началось, он не стал у нее уточнять. Лишь кивком согласился. На него снова накатило ощущение безмятежности.

Вера, как вошла в его дом, не повела себя по-хозяйски. Она держалась деликатно, спрашивала на все разрешения. И даже на то, чтобы приготовить для него же ужин.

Нехитрой была еда, но очень вкусной. Потом они вместе вымыли посуду. Теперь вот разговаривали, не решаясь уйти спать.

Честно? Ему бы очень хотелось, чтобы она разместилась в его кровати. Но он ни за что ей об этом не скажет. Стыдно.

Сказала она. Когда он в пятый раз подавил зевок, Вера поднялась и с порозовевшим от смущения лицом спросила:

– Ты станешь считать меня непорядочной старой женщиной, если я попрошусь к тебе в койку, Саша?

Глава 17

Когда они ехали на такси домой, Арсений без конца чесал голову. Отец неодобрительно косился, и слова о неуместности длинных волос без конца просились у него с языка. Но он воздержался от замечаний, промолчал. При посторонних не следовало.

Сын выглядел ужасно. Грязный, всклокоченный. К тому же от него дурно пахло. И это почесывание головы. Не нахватал ли он вшей на нарах?

– Пап, спасибо тебе, – проговорил Арсений, когда они подъехали к дому. – Я все исправлю, обещаю тебе.

– Что именно?

Иван Григорьевич смотрел строго, хотя сердце у него разрывалось от жалости. После бегства жены сын стал смыслом его жизни. Сын и сестра Зоя – два самых родных человека. Больше никого он так не любил, как их. Зои теперь нет. Сына обвиняют черт знает в чем. Его отпустили, да. Но это не значило, что с него сняты все подозрения и к нему перестанут цепляться. Он под подпиской о невыезде. И из этого следовало, что его могут в любой момент снова начать допрашивать с пристрастием. И за ним в любой момент могут прийти.

Второго расставания с ним Иван Григорьевич точно не переживет. Потому что во второй раз Арсения точно не отпустят.

– Я много думал в заключении. Кое-что вспомнилось. Может, это и не важно. А вдруг? – бормотал бессвязно сын, стоя напротив него в лифте. – Я помоюсь, поем, отдохну. И тогда мы с тобой совместно подумаем. Нет, сначала выпишем все, что я вспомнил, и совместно подумаем. Хорошо?

– Хорошо.

Он поправил очки на переносице, чтобы сын не заметил проступивших слез.

– А что поесть? – Арсений шумно сглотнул слюну. – Что-то же есть? Ты не мог встретить меня полуфабрикатами!

Он пытался шутить. Это было неплохим признаком. Но глаза…

Черт! Глаза были потухшими. Такими они были у мальчика, когда их бросила его мать. Он тогда словно умер. И долго еще оставался таким. И вот теперь снова та же картина: взгляд безжизненный, речь бессвязна, чувство вины душит.

– Я попросил Эльзу. Она вчера до ночи готовила, – признался он. – Кстати, делала это с охотой. И даже не язвила.

– Она для меня готовила? Офигеть! С чего это ее так… – Он не смог найти приличного слова и умолк.

– А с того, что Зоя все свое движимое и недвижимое оставила тебе, сынок. И Эльза теперь к тебе подлизывается, я так думаю.

Иван Григорьевич впился в сына взглядом, отслеживая реакцию.

Нет, совершенно точно Арсений об этом не знал. И завещания не видел. Ошеломлен, даже сломлен.

– Па! Но теперь-то они точно от меня не отстанут! – застонал он, выходя из лифта неуверенной походкой.

– Кто, ты имеешь в виду? Родственники?

– Полиция, пап! Скажут, у меня был мотив и все такое!

– Не думай об этом, Арсений.

Они вошли в квартиру. Сын прямо у порога стащил с себя всю грязную одежду и голым прошел в ванную. Полилась вода.

Иван Григорьевич собрал вещи сына в большой мусорный мешок и вынес его из квартиры. Когда вернулся, Арсений был уже в кухне и ел грибной суп прямо из кастрюли.

– А почему не из тарелки? Прокиснет же. – Иван Григорьевич уселся за стол напротив.

– Не прокиснет. Я все съем, – поднял тот на отца голодные глаза.

Несколько минут в кухне слышалось лишь звяканье ложки о стенки кастрюли и шумное дыхание Арсения.

– Господи, как же вкусно! – Он с грохотом поставил кастрюлю на стол. – Прости, пап. Я тебе ничего не оставил.

– Не страшно. Говори, что там тебе удалось вспомнить?

Арсений пальцами расчесал влажные волосы, подхватил их резинкой в хвост. Разложил на столе руки с растопыренными пальцами и заговорил:

– Во-первых, я вспомнил, что консультацию по Зоиной подделке Ляпов вел в присутствии своего сына.

– Как это тебе