Капитан гвардии П. был сыном придворного капеллана при дворе Георга V, бывшего английского короля. Он имел утонченную душу и хрупкое телосложение. Когда он охранял меня, его отец умер. Он рассказал мне, как глубоко скорбит о его смерти. Однако это не помешало ему чуть позже, когда я получил весть о смерти своего собственного отца, принять участие в общих усилиях по доведению меня до нервного срыва, тем более что обстоятельства этому благоприятствовали.

Были еще и другие офицеры, среди них – представители лучших британских семейств. Почти все они мне нравились. То же самое можно сказать о врачах и санитарах.

Поскольку среди них не было уголовников, естественным образом возникала другая мысль: все они сумасшедшие. Впрочем, это проявлялось только по отношению ко мне, в обычной жизни они вели себя совершенно нормально. Они и на меня производили впечатление совершенно нормальных людей. Единственной ненормальностью, которая бросилась мне в глаза, были глаза Риса и М., с которыми время от времени происходили какие-то странные перемены. Впрочем, это, быть может, объясняется тем, что они слишком много пили. Помимо всего этого, я не знал, что есть препараты, с помощью которых можно преднамеренно ввести человека в состояние частичного умопомешательства, после чего он будет делать то, что ему внушат или прикажут.

Потом мне пришла в голову мысль, что все эти люди находятся под воздействием гипноза, хотя в то время я не знал, можно ли вызвать такое длительное и сильное гипнотическое состояние. Я искренне поделился этим подозрением с майором Ф., но он, очевидно, принял это за шутку. Майор заявил, что он и все остальные люди, окружавшие меня, совершенно нормальны, а я, к сожалению, стал жертвой самовнушения. Он глубоко сожалел об этом. Да иначе и быть не могло: мысль о том, что я внезапно оказался в плену, сильно повлияла на мою психику. Все люди, окружавшие меня, стараются сделать мою жизнь как можно приятнее. Поэтому им было очень обидно раз за разом сталкиваться с моей подозрительностью и выслушивать обвинения в том, что они совершают преступление.

Словом, люди, окружавшие меня, играли свою роль с большим мастерством и старанием. Иногда мне казалось, что они и сами верят в то, что говорят. Однажды подполковник В. собрал всех офицеров моей тюрьмы, пригласив и доктора Грэма, и все они дали мне слово чести, что в мою еду или лекарства не добавляют никаких вредных для здоровья веществ. Мысль о том, что офицеры принесли ложную клятву, стала для меня последней каплей.

В ноябре 1941 года я связался со швейцарским посланником в Лондоне и попросил его посетить меня в качестве представителя страны-защитницы. Не успел я отослать это письмо, как в мою пищу снова стали добавлять огромное количество яда для мозгов, чтобы лишить меня памяти, – а ведь долгое время мне не давали ни этого яда, ни какой-либо другой отравы, из-за которой я не мог опорожнить свой мочевой пузырь. И снова я обманул их, прикинувшись, что потерял память. После того как мои тюремщики решили, что я полностью лишился памяти, приехал посланник. На этот раз вина, которое совершило чудо в день визита ко мне лорда Саймона, мне не дали, но моя память снова восстановилась. Я передал гостю письмо, адресованное королю Англии, и копию письма, датированного 13 ноября 1941 года, которое я отослал самому посланнику. В них я настаивал на защите, которая была мне обещана, и описывал лечение, которому подвергался. Кроме того, я приложил копию протеста, посланного мной британскому правительству 15 сентября 1941 года. В нем я высказал свое подозрение в том, что психика людей, окружавших меня, была нарушена в результате преступного воздействия. Только так можно объяснить их поведение. Я посоветовал конфисковать без предупреждения все лекарства, которые мне давали местные врачи, и исследовать их, чтобы подтвердить мои предположения. Далее я заявил, что специально не стал сообщать об этом посланнику в своем письме, поскольку хотел дать королю возможность вмешаться, ибо если бы в Швейцарии узнали о том, как со мной обращаются, то немедленно сообщили бы об этом германскому правительству, а я этого не желал. Я во второй и последний раз воззвал к справедливости и чести короля Англии. Я попросил посланника передать это письмо лично его величеству, а если это окажется невозможным, то отдать его герцогу Гамильтону.

После того как посланник уехал, мне в течение восьми недель ежедневно давали яд для мозгов. После второго провала они, вероятно, решили проверить, нет ли у меня иммунитета к этой отраве. Когда же они поняли, что память моя сохранилась в полной исправности, то перестали кормить меня ею.

Тогда они стали делать все, чтобы довести меня до нервного срыва, и показать всем, что мои заявления были сделаны сумасшедшим и потому не надо принимать их всерьез. Каждый день они давали мне лекарства, из-за которых мой мочевой пузырь охватывал спазм, и они снимали его лишь на короткое время один раз в сутки, чтобы я мог опорожнить его. Кроме соли, мою пищу обильно сдабривали жгучим индийским перцем карри, от чего меня постоянно мучала жажда. В течение всего этого времени мои страдания были неописуемы. Наконец, лекарства перестали оказывать на меня нужный им эффект. Однажды, когда очень дружелюбно настроенный врач стал расспрашивать меня, какими болезнями я болел, я ответил ему, что у меня не в порядке одна из почек и поэтому мне приходится есть недосоленную пищу безо всяких специй. Тогда они стали класть столько соли в мою еду, что даже санитары, которым я дал попробовать ее, признали, что эти блюда невозможно есть, хотя привыкли к пище, содержащей большое количество специй. Но на мои жалобы никто не обращал внимания. Майор Ф. заявил, что в тюрьме теперь новый повар и он не помнит, чтобы его просили класть в пищу поменьше соли. Через несколько дней мне сделали анализ мочи; очевидно, результат его был таков, что они оставили все надежды испортить мне почки и после этого стали солить мою еду нормально.

В течение трех лет лекарства, которые добавляли мне в пищу, вызывали спазмы моих внутренних органов, которые можно было снять лишь специальным спазмолитиком. Одновременно, опять же с едой, мне давали сильнейшие слабительные, из-за которых у меня по нескольку раз в день возникали ужасные боли в желудке и кишечнике. Несмотря на эти слабительные, мой кишечник опорожнялся лишь раз в несколько дней, а после следующей еды вновь возникал длительный запор.

Врачи отказывались давать мне обезболивающие таблетки, предпочитая кормить теми, которые не оказывали никакого эффекта. Немного снижало боль тепло – мне давали бутылки с горячей водой, тяжесть которых, однако, усиливала колики. Когда я попросил достать для меня электрогрелку, мне объяснили, что в Англии их нет. Надо заметить, что в это же время в английских газетах публиковались рекламные объявления о продаже электрогрелок. Например, на первой странице газеты «Таймс» от 8 ноября 1941 года я увидел такую рекламу: «Теплая сухая постель – компания «Глав», «Чапел-эн-ле-Фрит». Но все мои ссылки на него были бесполезными.

Два или три раза мне все-таки давали настоящее обезболивающее. Но вскоре, однако, мне было сказано, что такие лекарства в Англии больше достать невозможно. Через несколько недель я получил пятьдесят таблеток анадин-анзина, чтобы принимать их, когда потребуется, хотя до этого мне давали лишь одну-две таблетки за раз. Вполне понятно, что прием нескольких таблеток ежедневно должен был еще сильнее расшатать мои нервы. Только огромным усилием воли я сдержался и не стал пить это лекарство. В том положении, в котором я оказался, передача мне пятидесяти таблеток означала, что мне давали возможность раз и навсегда покончить со своими мучениями, причем самым удобным способом. Но, увидев, что я не воспользовался ею, мои тюремщики стали ежедневно сдабривать мою пищу огромным количеством карри, от чего живот у меня разболелся еще сильнее. Я стал протестовать, но майор Ф. заявил, а доктор Джонс поддержал его, что карри прекрасное средство от проблем с желудком и кишечником, так что все мои протесты не принесли никакой пользы.