– Ну все. – Си Пи остановился так резко, что Джен еле удержала Гриффина, который чуть не опрокинулся вперед. – Я больше не могу.

– Тут нельзя оставаться, – сказала Джен, прежде чем Мэтти успела открыть рот. – Мы на самом виду.

Они стояли посреди тропы, но слева, ближе к лесу, высилась груда валунов, а сверху нависал полог из сосен. Справа отвесная скала по-прежнему уходила вниз, в пропасть. Мэтти задумалась, скоро ли они дойдут до ручья, проходившего недалеко от хижины. Ей казалось, они далеко отошли от места, где она жила.

– Тут есть где спрятаться, – заметил Си Пи.

Мэтти поняла, к чему он клонит: валуны действительно могли послужить укрытием, к ним можно привалиться. Но их все равно будет легко увидеть и обнаружить, поскольку от тропы в снегу до валунов было всего несколько шагов.

– Дальше идти нельзя. Даже если мы будем тащить Гриффина вдвоем, нам не удастся убежать от этого мужика – у него может быть ружье.

– Значит, ты предлагаешь засесть здесь и ждать, пока он найдет нас и пристрелит во сне? – спросила Джен.

– Надо поставить палатки. Скоро станет совсем темно.

– Нельзя ставить палатки здесь. Ты с ума сошел? Надо увести отсюда Гриффина и как можно скорее найти зону покрытия. Он уже полчаса не приходит в сознание. Нужно вызвать вертолет.

– Джен, мы не можем идти и идти, пока все не упадем замертво.

«Почему?» – хотелось спросить Мэтти. Когда Уильям бросил ее в лесу, она именно так и поступила. И если бы Си Пи понимал, какая опасность им грозит, он не стал бы предлагать останавливаться.

Мэтти понимала, что все они устали и проголодались, включая ее саму, но не могла вообразить, будто в палатке они будут в безопасности.

Она помнила, что такое палатка: у них с Хезер была детская палатка, розово-фиолетовая, для малышей, чтобы забегать в нее, прятаться и выбегать обратно; они ставили ее во дворе. Даже если палатки Джен и Си Пи крепче ее старой детской, они все равно сделаны из ткани, а ткань не устоит перед когтями и пулями.

– Я должен что-то съесть, иначе тоже упаду в обморок, – признался Си Пи. – Отпусти его.

– Мы не можем бросить его в снегу, – ответила Джен, продолжавшая придерживать Гриффина за плечо, хотя Си Пи его отпустил. – У него будет переохлаждение.

– Погоди. – Си Пи снял свой огромный рюкзак и порылся внутри. Достал какой-то небольшой предмет – в темноте Мэтти не различила, что это, – и помахал им у Джен перед носом. – Заверни его в это. Всегда ношу с собой на экстренный случай.

– Отличная идея, – похвалила Джен.

– Смотри-ка, она назвала мою идею отличной, – сказал Си Пи Мэтти. – Надо отметить этот день в календаре.

– Разверни его, тупица, – оборвала его Джен и отдала ему предмет.

– О, теперь снова все нормально, – ответил Си Пи, снял обертку и развернул то, что было внутри.

Это оказалось большое серебристое одеяло: даже в сгущающихся сумерках оно сильно блестело.

– Термоодеяло, – пояснил Си Пи в ответ на вопросительный взгляд Мэтти. – Выглядит как обычная фольга, но помогает хранить тепло и совсем не занимает места в рюкзаке.

Джен и Си Пи осторожно завернули друга в одеяло и опустили на снег, прислонив к одному из валунов. Гриффин не двигался и не протестовал. Его глаза были закрыты; он был без сознания.

Мэтти поежилась. Они перестали двигаться, солнце зашло, и женщина впервые осознала, как сильно замерзла и как совершенно не готова к ночевке в лесу. Уже второй раз за пару дней.

(Представь, как Уильям разочаруется, если ты умрешь от холода, а не от его руки.)

Я не умру. Я спущусь с горы. Спущусь и расскажу людям, что он сделал со мной и с моей матерью.

Си Пи и Джен рылись в рюкзаках. Си Пи достал несколько предметов и бросил их на снег.

– Возьми что-нибудь, поешь, – предложил он Мэтти. – Ты, наверно, сильно проголодалась.

Мэтти взглянула на разнообразные упаковки. Это была готовая еда; давно она не видела ничего подобного, и все упаковки были ей незнакомы, кроме одной.

Даже в сгущающихся сумерках она отчетливо видела название на упаковке – белые буквы на темном фоне.

«ХЕРШИЗ».

– Можно… можно мне это? – спросила она и указала на шоколадку.

– Бери, что хочешь, – ответил Си Пи. Взял шуршащий пакетик, разорвал его и стал запихивать в рот что-то хрустящее.

– Обязательно есть, как корова, жующая траву? – проворчала Джен. – Ради бога, ешь с закрытым ртом.

Мэтти робко взяла шоколадку. Нащупала сквозь обертку квадратики и внезапно вспомнила, как разламывала большую плитку на кусочки, раскладывала их на салфетке на столе и ела по одному. Она почти ощутила вкус шоколада на языке, почувствовала бархатистость тающей плитки за щекой. Поднесла шоколадку к носу и понюхала. Из-под обертки доносился слабый сладкий аромат.

Чтобы открыть упаковку, пришлось снять варежки, и руки почти сразу задрожали. Без варежек рукам было холодно, но Мэтти хотела шоколадку. Она не помнила, когда в последний раз хотела чего-то так сильно.

Несколько минут она пыталась сорвать обертку онемевшими пальцами, и наконец ей удалось отодрать самый краешек. Запах шоколада усилился и вызвал наплыв забытых воспоминаний, лавину прошлого, грозившую накрыть ее с головой.

Она стоит в коридоре в костюме Спящей красавицы с розовой лентой в волосах и держит в руках пластиковое ведерко в форме тыквы. У Хезер такое же. Хезер в костюме Белль из «Красавицы и чудовища», а мама держит в руках фотоаппарат и слепит их вспышками. «Еще разок, еще разок! Скажите “сыр”!»

Она откладывала карманные деньги, чтобы самой покупать сладости в магазине. Всегда выбирала шоколадку «Хершиз», хотя Хезер говорила, что скучно выбирать простую плитку – когда есть батончики «Риз» с арахисом и «Милки вэй».

Половинка шоколадки на крекере, сверху – горячий поджаренный маршмеллоу, сверху еще один крекер, прижать – и в рот! Бутерброд получался сладким, хрустящим и плавким, с привкусом костерка.

Мэтти аккуратно отломила кусочек плитки зубами и положила на язык. Она совсем забыла вкус сладостей. Воспоминание не шло ни в какое сравнение с реальностью.

Джен положила ей руку на плечо.

– С тобой все в порядке? Тебе больно?

Мэтти растерянно взглянула на Джен и только тогда заметила, что плачет. Горячие слезы согрели замерзшие щеки.

– Как… давно… я не ела шоколада, – прошептала она. – Я и забыла.

Ей хотелось все им объяснить, но горло по-прежнему болело и говорить было трудно. И она так злилась, что не может говорить, что первые ее