Розетти говорил мне, что Ибрагим-паша находился еще в Конии, откуда он послал отряд к стороне Сиваса[104] и к Кесарии; но Кесария находится почти в тылу у Ибрагим-паши, и Осман-паша имел направление свое в ту сторону, почему, заключая, что отряд Осман-паши тревожил Ибрагима, я спросил Розетти, не знает ли он чего-нибудь о сем отряде; но он показал, как будто ничего не знает о том, и спросил:

– Какой это Осман-паша?

– Требизонтский, – отвечал я.

Далее он объяснил некоторые подробности о разбитии великого визиря, которого нашли лежавшим в снегу; полагали, что он либо свалился с лошади, либо она была под ним убита. Турки, говорил он, мало дрались; одно крыло их только подалось несколько назад с боя, прочие войска бежали, и после того несколько начальников турецких передались сами к Ибрагиму со своими войсками. Значительная часть Анатолии возмутилась и изгнала от себя турецких начальников. Но за два дня до сего боя, Ахмет-паша был также разбит близ Конии египтянами. Розетти хвалил албанцев, которые храбро дрались, но по разбитии рассыпались и стали грабить по деревням.

Вслед за Розетти приехал какой-то итальянец, называющийся русским подданным, который считался при нашем консульстве и который говорил мне, что французский бриг привез известие, что из России идет 500 000 войск на помощь султану, и что сие известие встревожило Магмет-Али-пашу.

Я просил Розетти доставить переводчику Теодати в тот же вечер свидание с Магмет-Али-пашою, дабы договориться о моем приеме. Теодати съехал с ним на берег и виделся с пашою, который показал совершенное равнодушие к моему приезду; был лжив, показывался веселым, не любопытствовал узнать о моем поручении и сказал, что он во всякое время, когда мне угодно будет, готов принять меня. Условились ко 2-му числу, в 8 часов утра, или вечером. Я избрал утро, и послал Теодати с сим уже известием на берег.

В течение дня приезжал к нам капитан одного линейного корабля, англичанин, который был принят морскими офицерами и приглашал их к себе на судно. Он много хвалился устройством, которое вводил Магмет-Али, как в сухопутных войсках, так и на флоте, увеличивая без меры силы его. Он же говорил, что на днях отправлялось судно в Тарсус[105] для привезения оттуда взятого в плен великого визиря.

2-го, в 8 часов утра, я прибыл к Магмету-Али. Лодка не могла пристать к пристани по мелкоте, и никого у берега не было; но когда сие увидели из дворца паши, то к нам выбежали лодочники, которые подвезли свое судно, на котором мы и выехали на берег. Между тем к берегу сбежались из дворца разные чиновники или слуги, которые и проводили меня во дворец. Богос-Юсуф, приближенный и доверенный паши, встретил меня у входа в переднюю. Я вошел в приемную. Паша был при сабле и сидел на канапе; он сделал несколько шагов ко мне и просил сесть, после чего и сам сел. После трубок и первых приветствий, он стал мне говорить о брате моем Андрее, от коего я ему свидетельствовал почтение. Когда он сделал слугам и прочим знак выйти, тогда я сказал ему, что прислан с поручением объявить ему, что государь, желая сохранения мира на Востоке, прекращения кровопролития и восстановления порядка, надеется, что Магмет-Али-паша, уважив желание сие, приступит к мерам примирения с султаном.

Быстрые глаза Магмета-Али-паши наблюдали за мыслию, которую я излагал. Он боялся, чтобы ему не предложили удаления из Египта, как я сие после узнал. Слова мои были приняты им с притворным равнодушием.

– Я давно ищу мира, – отвечал он. – Я вам покажу доказательства сего письменно; вы увидите, сколько я о сем уже старался; но султан несправедлив ко мне…

– Я не судья, – сказал я, – между вами и султаном; ищите примирения с ним, и я буду надеяться, что желание государя исполнится.

– Сообщите мне письменно слова ваши, – сказал он.

– Не могу сего сделать, – отвечал я, – ибо самое поручение мне дано было лично государем изустное. – Я никогда не отказывался, – продолжал Магмет-Али, – от подданства моему государю законному.

– Но сему нужно доказательство, – сказал я, – явите сие доказательство, и тогда желание государя исполнится. Я ожидаю ответа вашего.

– Дайте мне время подумать, – сказал он, – я вам дам ответ. Оставим пока разговор сей, – сказал он, – дело сказано, и вы получите ответ, а поговорим о посторонних предметах.

– Спросите меня, я буду вам отвечать.

– Нет, говорите вы.

– Брат мой ездил в Иерусалим и, пользуясь покровительством вашим, совершил сей путь благополучно, чем он вам обязан. Он издал и книгу своего путешествия[106], в коей хвалится вашим приемом.

– Слышали ли вы, что в Боснии христиане возмутились?

– Слышал нечто подобное, но не в Боснии, а в Сербии случившееся, где несколько деревень возмутились против насилий, сделанных турецкими чиновниками женщинам.

– Долго ли вы были в дороге?

Я ему счел дни и сказал, что заезжал к адмиралу Рикорду в Порос, и просил, чтобы прислали сюда капитана Бутенева, бывшего недавно в Александрии с бригом.

– Очень рад буду его видеть. Приедет ли он?

– Надеюсь. Правда ли, что вы собирались ехать в армию? Я сие слышал в Петербурге и в Царьграде.

– Куда мне в армию ехать? Я человек старый; неужели сие говорили?

– Говорили, и я потому счел за нужное отправить из Царьграда одного полковника сухим путем чрез войско ваше, дабы вас вернее встретить, если бы вы отъехали отсюда, и сообщить вам тоже, что я вам сейчас говорил.

Я хотел было встать, чтобы идти, но он остановил меня.

– Куда вы спешите? Посидимте еще.

– Я не хочу вас беспокоить, слышав вчера, что вы не совсем здоровы.

– Ничего, я уже поправился со вчерашнего дня.

– Вы человек старый, мы уважаем лета, и вам может быть время отдыхать.

– Нет, еще рано; прошу посидеть.

– Охотно.

– Слышали вы о подробностях разбития визиря? Как о сем рассказывают в Царьграде?

Я сказал ему, что знал о сем. Он пересказал мне некоторые незначительные подробности, называя подвиги своего сына.