– Алло, это Адам Джонс? Инспектор Рэйчел Конати из полиции Рэдвуда. Я звоню, чтобы задать несколько вопросов о вашей жене.

29

Марго

Понедельник, 8 апреля 2019 года, 11:03

Я смотрю на дом, в котором выросла, и чувствую, как меня наполняет страх.

Унылое зрелище. Нижняя половина дома выложена потрепанными непогодой бурыми кирпичами, верхняя – потрескавшаяся штукатурка с участками зеленой плесени, которые тянутся под подоконниками. Стекло в окне моей спальни по-прежнему треснутое. Когда солнце падает на него под нужным углом, оно отбрасывает кусочек радуги на стену. Раньше я могла смотреть на эту радугу часами.

Дэмиен вылезает из машины и громко хлопает дверцей.

Я вылезаю вслед за ним, содрогаясь от неприятного ощущения. Воздух здесь все тот же: вонь гнилой воды от ответвления реки за домом, где мы играли детьми, к которой временами примешивается запах бензина с заправки неподалеку, где Дэмиен впервые научил меня воровать. Но все перекрывает неизбежный смрад от застоявшегося сигаретного дыма, который окружает мамашино жилище, как будто она все это время сидела там и ждала меня, попыхивая сигареткой. Если мэрия когда-нибудь решит снести этот дом, из стен будет сочиться рыжая смола.

Я иду за Дэмиеном к входной двери. Он вставляет ключ, поворачивает его влево и поддевает плечом просевшую дверь. Так было с тех пор, как я себя помню.

Брат переступает через порог и сбрасывает ботинки, а я остаюсь стоять в дверях, пошатываясь от знакомых запахов, которые выплывают мне навстречу: коктейль из запаха сигарет и травы, свиной жир, въевшийся в стены кухни. Если прислушаться, можно до сих пор различить потрескивание бекона на сковородке и аромат, тянущийся в прихожую. Это было единственное блюдо, которое ма умела готовить.

– Ну давай уже, – говорит он, придерживая дверь, и я замечаю пучок подмышечных волос, торчащий из короткого рукава его футболки.

Я захожу внутрь и молча вздрагиваю, когда за моей спиной захлопывается дверь.

Здесь ничего не изменилось с тех пор, как я уехала: все та же пузырчатая штукатурка на стенах, тошнотворные асбестовые круги на потолке. На потрепанном ковре, потертом и истончившимся от грязных подошв, отпечаталось бесчисленное количество воспоминаний.

Я снимаю ботинки и иду вслед на Дэмиеном в гостиную с трепещущим сердцем, чувствуя, как легкие наполняются запахом красных «Мальборо». Я замираю как вкопанная у двери, стоит мне увидеть его.

Мамашино кресло. Я так живо ее помню, как будто она сидит прямо передо мной, поджав под себя ноги, с сигареткой, от которой поднимается дым, в длинной розовой ночнушке, испачканной пеплом, и с коротко стриженными темными волосами, всклокоченными, нечесаными, с проглядывающей сединой у корней. Интересно, что бы она сказала, увидев меня сейчас.

Ты растолстела.

Дэмиен садится на софу и задирает ноги – я наблюдала это все мои детские годы, потом берет из табачной коробки длинный косяк и закуривает.

– Ну, как дела-то? – спрашивает он сдавленным от дыма голосом. – У тебя все еще тот самый парень?

«Богач, ради которого ты нас бросила», – шепчет мне в уши голос ма.

– Мы расстались, – отвечаю я, по-прежнему стоя в дверях.

И ты решила, что можешь приползти обратно.

С тех пор как я переступила этот порог, воздух потихоньку выходил у меня из легких, но от вида мамашиного кресла – воспоминаний о ней, ее слов, запаха сигарет и свиного жира, – от всего этого у меня перехватывает дыхание. Я смотрю на Дэмиена. Мне хочется то ли плакать, то ли смеяться, и я поворачиваюсь и бегу к двери как можно быстрее. Мне удается сделать маленький глоток свежего воздуха, прежде чем он ладонью захлопывает передо мной дверь.

– Не делай этого, – говорит он, и я чувствую, как изо рта у него несет марихуаной. – Не уходи опять. Потом пойдешь. Передохни немного.

– Я не… не могу дышать, – с шипением выговариваю я.

– Ты свалила на пятнадцать лет, можешь мне минутку уделить? – Он поворачивает меня к себе и с силой сжимает мой подбородок. – Ну же, я скучал. Пожалуйста.

Я смотрю на дверной замок, надеясь, что он повернется сам собой.

– Иди прими ванну и расслабься, у тебя просто шок, вот и все, – говорит он, отпуская мой подбородок и поглаживая меня по спине. – Тебе все равно некуда больше пойти.

Я смотрю наверх, в сторону второго этажа, делая короткие резкие вдохи.

Я боялась темноты и часто стояла в дверях спальни и от страха не могла сделать несколько шагов до ванной. Я часто писалась и, дрожа, заползала обратно в кровать в мокром белье, зная, что ма разъярится, увидев очередную лужу на ковре.

Тебе все равно некуда больше пойти.

– Иди давай, – говорит он, подталкивая меня к лестнице.

Я киваю. Я слишком устала, чтобы ему возражать. Поднимаюсь по ступенькам, слушая знакомый скрип половиц под своим весом. На верхней ступеньке я замечаю, что на стене висит все та же фотография: ма, Дэмиен, овчарки Пенни и Страйк – тогда они еще были живы. Но меня там нет.

Ма меня вырезала.

В крошечной вытянутой комнате, которую я считала своей, не осталось ничего, что напоминало бы о моем существовании. На стене – следы от скотча там, где висели мои плакаты «Нирваны», а узкую кровать, притиснутую к стене, превратили в свалку всякого барахла: пыльные часы, которые давным-давно остановились, картонные коробки, которые никто так и не оттащил на чердак через люк над моей головой. Стол у окна все тот же. С обратной стороны двери висит кое-какая одежда и прилеплен стикер с моим именем, нацарапанным куриной лапой Дэмиена.

Я одеваюсь, стоя посреди комнаты, дрожа всем телом, потом засовываю ноги в тренировочные штаны и затягиваю шнурок на поясе. Я лежала в ванне, пока вода не остыла и не сморщилась кожа. Волосы у меня до сих пор влажные, они распластались по спине.

Надеваю белую майку и сверху кофту с капюшоном, в которой тонет мое некрупное тело, пока мне не остается ничего другого, как стоять посреди комнаты и оглядываться по сторонам. Я смотрю на стол у окна, за которым училась до поздней ночи, чтобы выучить все, что смогу, и сбежать. Больно думать, что все было впустую, что годы спустя я сюда вернусь. Я сдвигаю мусор на кровати и со вздохом присаживаюсь на краешек.

Вскоре я стану матерью-одиночкой и окажусь без поддержки, без работы, без дома. Я никогда больше не смогу работать медсестрой, учитывая отметку о воровстве. Да что там, я, вообще-то, могу сесть в тюрьму. Квалификация, ради которой я так старалась, превратилась в бесполезные отметки на бумажке. Я вернулась к тому, с чего начала.

Рука у меня поднимается к животу. Если меня посадят, придется рожать в тюрьме. Они заберут ребенка и отдадут какой-нибудь паре из среднего класса, а я останусь в истории как беспутная мать, которая не смогла позаботиться о нем. Я представляю себе ребенка девочкой, маленькой и беззащитной, такой же, какой была я, когда ма родила меня, – она растет и понимает, что ее мама была такой же гнусной, как моя; династия плохих матерей, совращающих свое потомство.