Однако хуже всего получилось с заказанной для «Бажены» цейссовской оптикой. Документы, подписанные Бизоном, ушли в Москву, и более полугода не было оттуда никаких известий. Что, разумеется, удивления не вызывало. Как раз в это время толпы восторженной молодежи двинулись на приступ Берлинской стены, рухнула последняя, как представлялось, преграда между Западом и Востоком, последовали пресс-конференции, репортажи, эффектные заявления с обеих сторон. Германия объединялась; видимо, до рутинных снабженческих обязательств никому не было дела. И Арик, вероятно, выбросил бы это из головы: не получилось и ладно, нельзя же в конце концов, чтобы везло всегда и во всем, однако совершенно случайно, из разговора, услышанного в деканате, выяснилось, что этот самый, заказанный и согласованный во всех инстанциях «Цейсс» все же пришел, причем еще в позапрошлом месяце, получателем принят, оформлен и даже уже запущен, вот только вопреки первоначальной заявке достался он почему-то Косте Бучагину.

Тот, кстати, и не думал отказываться:

– Разве я тебе не сказал? Извини, старик, закрутился… Дел столько, что в голове полный бардак. Не поверишь, до дома добираюсь не каждый день.

Костя многозначительно покивал. И далее объяснил, что согласно разрешительному циркуляру, полученному из министерства, еще месяц назад на базе трех кафедр было образовано некое научно-прикладное объединение. Исследование генетики стволовых клеток. Самое, между прочим, сейчас перспективное направление. Он это понял еще на «Школе развития». Кстати, спасибо, старик, ты мне тогда очень помог!.. Предполагается, что финансировать это будут зарубежные фармакологические концерны, то есть работаем здесь, а результаты сразу же переходят туда. Старик, со всех сторон выгодно!.. Через неделю он летит в Бельгию, потом – в США. И для тебя, между прочим, можно сделать ангажемент. Ну, скажем, в рамках культивирования тестовых образцов. Подумай, старик! «Бажена» твоя для этого идеально подходит…

– Зачем тебе «Цейсс»? – с тихим бешенством спросил Арик.

Костя напряженно моргнул.

– Как же, старик? У меня теперь иностранцы – два раза в неделю. Едут и едут, одна делегация за другой…

– Ну так и что?

– Не могу же я показывать им голые стены…

Арик опасным тоном сказал:

– А теперь, старик, послушай меня. Сегодня понедельник, ведь так? Вот если в следующий понедельник «Цейсс» будет еще у тебя, то кафедра обратится в министерство с официальным письмом, требуя объяснений. Почему оборудование, заказанное для нее, используется не по назначению? А кроме того, я тебе обещаю, что лично напишу профессору Грегори, лично профессору Дурбану – об этих делах. Копию – самому Дэну Макгрейву…

– Старик, ты с ума сошел!

– Знаешь, что такое научная этика? Будет грандиозный скандал…

Некоторое время они молчали, а затем Костя вдруг побагровел так, что даже Арику стало жарко.

– Да, ладно, старик… Что ты, в самом деле, как мальчик?.. Получишь свой «Цейсс». Было бы из-за чего кипятиться…

В понедельник, весь новенький, посверкивающий никелированными щечками «Цейсс» был доставлен на кафедру и смонтирован на выносных платах «Бажены». Одну тумбочку, слева, занял теперь компактный дисплей, а на другую, по правую руку, стал принтер, распечатывающий результаты. Проводку для них обоих пустили прямо по полу. Процессор кое-как втиснули между стойками, сканнер для копирования фотографий – на столик, принесенный из дома. Лаборатория после этого превратилась в джунгли. Теперь пройти ее из конца в конец можно было только исполнив замысловатый дикарский танец: сначала переступить через жилы проводки и одновременно нагнуться, чтобы не стукнуться о верхнюю штангу «Бажены», затем распрямиться, впрочем не до конца, и осторожно, бочком-бочком скользнуть вдоль вытяжного шкафа, далее же – поднять руки, поскольку проход был уже всего ничего, и снова, бочком-бочком, протиснуться к письменному столу. Арик, впрочем, мгновенно привык, исполнял все эти фигуры, практически не задумываясь. И точно также он мгновенно привык, что Костя Бучагин, с которым они сталкивались то на собраниях, то в деканате, теперь не задерживался, как было раньше, для дружеского разговора, а чуть заметно кивал, отводил глаза и, демонстрируя неприязнь, отчужденно следовал мимо. Чувствовалось, что потерянный «Цейсс» Костя не простит никогда.

Зато новая аппаратура сразу же начала приносить результаты. Выяснилось, например, что коацерваты действительно не имеют четкого клеточного строения. Мембранных структур или чего-то подобного у них не было: наблюдались лишь потоки «цитоплазматического вещества», закручивающиеся вокруг нескольких, видимо, временных центров. Значит, разделение биохимии осуществлялось там неким еще неизвестным путем: вероятно, функционально, за счет сдвига фаз в реакциях синтеза и распада. Это, в свою очередь, предполагало принципиально иной тип обмена веществ. Данные уникальные, можно сразу писать докторскую диссертацию. Более того, оказалось, что разные коацерваты вовсе не идентичны друг другу. У одних цитоплазматические уплотнения размещались в области предполагаемого ядра, у других же они равномерно распределялись по периферии. Таким образом подтверждалась сразу же пришедшая ему в голову мысль, что «хоровод» представляет собой не популяцию достаточно самостоятельных индивидов, не совокупность «существ», бытующих независимо друг от друга, а некий сверхорганизм, целостность, «метагом», причем пребывающий, скорее всего, в зачаточном состоянии. Теперь становилось понятным, почему не удается культивировать отдельные коацерваты. «Печень», вырезанная из «тела», не может жить полностью изолированно. И точно также «тело», лишенное «печени», без функциональной поддержки становится нежизнеспособным. Слитно-раздельное, связно-обособленное существование – вот тут какая напрашивалась догадка.

Временами его просто начинало трясти. Ему не терпелось опубликовать эти данные, хотя бы в виде гипотезы. Где гарантия, что никто не дышит в затылок? Несколько лет назад в руки ему попался роман под названием «Эрроусмит», и история доктора Мартина, обнаружившего, что в открытии вирусов его буквально на месяц опередил кто-то другой, поразила его и служила с тех пор серьезным предостережением. Было здесь нечто общее с ситуацией, в которой оказался он сам: та же гонка с препятствиями, то же сцепление обстоятельств, подталкивающих к скрытой цели. А что если и его кто-то опередит? Что если прав был Микеша, требовавший фанфар, и, оставив попытки заранее застолбить это направление за собой, он будет как Роберт Скотт, который, после долгих мучений выйдя к Южному полюсу, обнаружил там флаг, всего месяц назад воздвигнутый Амундсеном. Эта мысль сводила его с ума. И вместе с тем, он ясно чувствовал, что торопиться тоже нельзя. Нельзя было раскрывать конечную цель исследований. Нельзя было печатать предварительные материалы, не получив решающий результат. Он знал, что остается сделать всего один шаг, что золотая руда – на поверхности, стоит лишь разодрать корочку дерна. Сверкнет озарение, сомкнутся недостающие звенья, кто-то другой, воспользовавшись его подсказкой, стремительно проскочит вперед. Нет-нет, ни за что! И потому никаких догадок, тем более в виде концепций, он не печатал, точных цифр не указывал, разве что – базисные параметры, без которых было не обойтись, старался не помещать в статьях фотографии, могущие натолкнуть кого-либо на ненужную мысль – напротив, придерживал, сколько мог, даже самые второстепенные результаты. Со стороны могло показаться, что работа его безнадежно застопорилась. Однако такое именно впечатление он и хотел о себе создать. Меньше успехов – меньше зависти и недоброжелательного внимания. Меньше внимания – меньше риск, что по его тропе устремится кто-то еще. При написании статей и докладов он прилагал массу усилий, чтобы выражаться как можно более неопределенно.