— Я приеду завтра утром.

— Буду ждать, — он сразу повеселел и с облегчением попрощался.

Вера положила трубку и, обернувшись, встретилась глазами с комендантом. Тот, разумеется, ничего не забыл и не простил — только ждал своего часа, чтобы наброситься:

— Опять звоните по служебному телефону?

Дежурный решил вмешаться. Приблизившись, он щелкнул каблуками:

— Она не звонила, товарищ комендант. Это ей позвонили.

Комендант, побагровев от гнева и вместе с тем тайно возликовав, развернулся к Вере:

— Вы что же, дали засекреченный номер постороннему лицу?

— Это не постороннее лицо, — с презрением ответила Вера, — это мой муж.

— Запомните, — отрезал комендант, — для курсантов нашей школы все: мужья, жены, тещи, дети — все являются посторонними лицами. Все, без исключения! Родная мама! Я сейчас же телефонирую руководству о грубейшем нарушении вами режима!

Вера пожала плечами.

— Ваше право, как я полагаю. Позвольте…

Она обошла его, как неодушевленный предмет, по кривой и неспешно удалилась.

* * *

Вере на удивление просто оказалось договориться об утренней отлучке из школы. Руководство даже выделило ей автомобиль. День начинался теплый, на душе, как ни странно, у нее было спокойно и радостно. Она чувствовала себя защищенной. Все эти разговоры о «превращении человека в винтик» казались Вере глупыми. Тот, кто так говорит, просто не понимает, о чем взялся судить.

Неожиданно ее посетила невероятная мысль. Отец бы ее сейчас понял. Отец был некогда частью великого целого и кое-что значил для этого великого целого. Ощущение незабываемое.

Разумеется, Вера никогда не расскажет отцу о своей деятельности в Советской России. И все же…

Тут мирный ход ее мыслей оборвался: автомобиль явно направлялся не туда, куда просила Вера.

— Стойте! — обратилась она к водителю. — Я выйду.

Водитель никак не отреагировал. Автомобиль продолжал плавно катить по величественным улицам Москвы. Навстречу плыл роскошным сверкающим кораблем поливальщик улиц; широкие «усы» воды изливались из него на мостовую. Москва сверкала окнами, свежей влагой, облицовочным камнем. Красивые люди спешили по улицам. Светлая одежда, лазоревое небо.

Вера откинулась на сиденье.

— Куда меня везут?

— Ведите себя спокойно, — приказал водитель, не оборачиваясь. — Руководство знает.

Вера особенно и не беспокоилась. Ей только досадно было, что Трайл будет ждать и волноваться.

Слуцкий сидел на своем обычном месте. Вера окончательно уверилась в том, что он не существует никак иначе, кроме как в этом кабинете, за одним и тем же столом, под портретами вождей.

С порога Вера начала говорить — и говорила все то время, пока приближалась к нему по ковровой дорожке, нарочно пытаясь смять ее (тщетно — дорожку приколотили гвоздями):

— Это издевательство! Я обещала утром приехать к мужу. К мужу, которого мне навязали, между прочим, вы!

— Вы недовольны своим мужем? — тихо спросил Слуцкий.

— Моя семейная жизнь вас не касается! — отрезала она, чувствуя себя исключительно глупо. — У моего мужа срочное дело, о котором он не мог говорить по телефону. Полагаю, это-то вам должно быть понятно?

— Что?

— Что существуют дела, о которых нельзя говорить по телефону.

Выражение лица Слуцкого сделалось настолько неопределенным, что Вера на миг насторожилась. Но только на миг. Образ страдающего рыжего Трайла затмил все.

— Почему меня силой, чуть ли не под конвоем, доставляют сюда?

В этот момент штора у высокого, выходящего на Лубянскую площадь окна зашевелилась и из ее складок на свет вышел Дуглас. Вера задохнулась и замолчала. Дуглас равнодушно прошел мимо нее, уселся, переплел пальцы, уставился на них.

— Сядьте, — приказал Слуцкий Вере.

Она осталась стоять. Вскинула голову Всем своим видом продемонстрировала намерение покинуть кабинет в следующие же несколько секунд.

— Сядьте, — повторил Слуцкий тем же тоном. — Мы вас долго не задержим. — И вдруг прикрикнул: — Да садитесь же! Вы ведь, кажется, торопитесь! Непременно нужно поломать комедию…

Вера уселась, заложила ногу на ногу. Она устроилась в некотором отдалении от стола: во-первых, чтобы показать свою готовность встать и выйти в любое подходящее мгновение, а во-вторых — чтобы обоим мужчинам хорошо были видны ее колени и стройные лодыжки. Особенно — плавная линия, очерчивающая подъем: неотразимое место, носящее на себе воспоминания о множестве мужских поцелуев.

— Я ознакомился с вашим письмом наркому, — суконно начал Слуцкий. — Я считаю, что передавать его товарищу Ежову в таком виде нельзя.

Вера покачала своей замечательной ножкой. По чулку побежали блики: солнечный лучик пробрался сквозь шторы. Дуглас мельком глянул в сторону чулка, но Вера этой микроскопической победы не заметила. Ее внимание поглотили слова Слуцкого.

— Почему это нельзя, товарищ Слуцкий? — осведомилась Вера.

— Потому что ваше письмо необъективно. — Слуцкий коснулся ладонью листков, лежавших перед ним на столе, они послушно расползлись, открывая взору все свои тайны. — Вот вы пишете, что заграничными резидентами мы направляем людей, которые «не интересуются политической жизнью страны пребывания и не используют возможности агентов». В качестве примера вы приводите собственную работу под руководством товарища Дугласа…

Вера молча слушала, смотрела не на Слуцкого, а в пустое пространство над его головой. Этой манере уводить глаза от взгляда собеседника она научилась у самого товарища Дугласа. Но Слуцкий, похоже, ее навыков не оценил.

— А между тем товарищ Дуглас, — продолжал Слуцкий, — всего за год работы в Париже резко повысил эффективность деятельности нашей резидентуры там. Это так, к вашему сведению. И в политической жизни Франции он разбирается не хуже нашего посла…

Дуглас вставил (Вера уловила в его голосе искреннюю, глубокую обиду и страшно удивилась этому):

— Кстати, и сам посол это признавал…

Слуцкий ухитрился поймать взгляд Веры, причем не приложил к этому никаких усилий:

— Так что перед тем, как передать письмо наркому, вы должны его переписать.

— То есть? — Вера пожала плечами.

— Заметьте, я не предлагаю вам совершенно отказаться от идеи написать письмо. Идея вполне здравая. Так давайте сделаем ее здравой вполне, чтобы она действительно принесла пользу. Вы должны изменить некоторые формулировки. Я подчеркнул — какие. И вы просто обязаны, ради нашего общего дела, придать характеристике товарища Дугласа больше объективности. Если вы готовы сделать это, я передам письмо наркому сегодня же. Возьмите бумагу, пишите…