из-под рубахи, и Мартин убрал его обратно. Юноша встал, поднялся по берегу — там туман казался не таким плотным. Огляделся, пошуршал осенними листьями. И подумал:

— Странно, почему земля застелена жёлтым? Сейчас же конец февраля, и повсюду только что лежал белый снег. И почему в камышах плещется озеро, скованное морозом?

Юноша не понимал, что с ним произошло. Допустим он не сошёл с ума, и его жизнь не превратилась в иллюзию. Значит сейчас уже осень? Но как он мог пролежать у валуна целых полгода и при этом не околеть, и не умереть без еды и питья?

Мартин подумал, что Синь-камень вернул его на три года назад, в тонбовскую рощу, где заключался их кровавый договор. Это было бы здорово — многие ошибки можно исправить, зная последствия своих глупых поступков. Но за спиной у него сейчас находилась не река, а большое туманное озеро. А на самом юноше обвисла солдатская форма, причём мокрая. Мартин тряхнул головой, пытаясь воспроизвести события по порядку. Он выбрался из казарм поутру в Прощённое воскресенье, добрёл по льду до валуна, вернул ему дар… Дальше воспоминания обрывались.

Надо было выбираться к людям и выяснять, на каком он сейчас свете. Близ камня, за Александровой горой55 располагалось село Городищи с Рождество-Богородицкой церковью. Мартин явился в неё, разыскал попа и напрямую спросил:

— Батюшка, скажите какой сейчас день и год?

— Здоров ли ты, отрок, и всё ли у тебя хорошо? — насторожился священник.

— Телесно чувствую себя отменно, но вот ничего не помню с Прощённого воскресенья 729 году.

— Это бывает, особенно в белой горячке и в других подобных болезниях. Сходи, сын мой, в один из переславских монастырей, и помолись там как следует. А ежели тебе станет легче от знания, то сегодня, слава Господу, — сентября 16 дня. Не так и долго ты был без памяти. Иные себя полжизни не помнят.

На выходе из церкви Мартин нос к носу столкнулся с самим Василием Ивановичем Секериным. Переславский воевода прибыл в село по каким-то своим делам в сопровождении подьячих и нескольких солдат. Глава провинции отлично помнил этого хромого парня, который исчез перед отправлением отряда рекрутов в Питербурх в конце зимы. Побег тот очень взбесил его сына. Ведь поручик почти уладил неприятности, возникшие из-за загула в Ряжске. И тут на его голову — дезертир.

— Та-а-ак, — протянул воевода. — Вот где, значит, ты прячешься. Солдаты, немедля арестовать подлеца. А заодно — и попа, будем судить его за укрывательство. Батюшку — в Данилов монастырь, а дезертира — в гарнизонный каземат.

* * *

В каземате Мартин просидел до первого снега. Там было в общем-то неплохо. Могли бы поместить с ворами, но выделили отдельную камеру. Немного одиноко, но тюремщики не зверствовали — давали еды, меняли парашу, а иногда даже делились новостями. Говорили, что воевода передумал устраивать суд. Городищенского батюшку он отпустил, а насчёт Мартина написал своему сыну. Из Великолуцкого полка вскоре пришёл ответ — ждите конвойную команду. Дескать, заберём беглого рекрута на расправу в Питербурх. А сами пока его на пытайте. Ибо может владеть сей преступник важной государственной тайной — не для ваших она селёдочных голов.

После исцеления капрала Сысоя Иванова сержант приказывал рекрутам молчать о целительстве и благочестии Мартина. Но, видимо, кто-то всё равно сболтнул. Потому что через несколько недель в камеру к юноше вломилась такая-то тётушка с девочкой лет десяти. Она была не из благородных, но и не из бедных. Заставить надзирателей совершить «случайный недосмотр» наверняка стоило очень дорого. Тётушка поморщилась от запаха испражнений и пота, но тут же взяла себя в руки, выбрала место почище, и бросилась перед узником на колени.

— Милостивый Святоша, Христом Богом молю тебя — поможи, — затараторила незваная гостья. — Прошу не за себя, а за болезную дочку свою, дурёху Авдотью. Обварила глупая девка лицо в кипятке, неведомо как. А теперь — взгляни на неё сам. Кто её такую замуж возьмет? Сгубила по детской шалости жизнь свою, да и нашу тоже. Излечи единственного нашего ребёночка, блаженный юноша, сотвори чудо. А не то ей одна дорога — в монастырь, а нам с отцом — в петлю.

Тетёшка зло подтолкнула девочку к свету, который исходил из небольшого проёма под потолком. Хромой целитель, не успевший вставить ни слова, взглянул на обожжённое лицо. Вся авдотьина щека была красной и словно изжёванной. Знавший в ожогах толк бывший ученик кузнеца подумал, что дело и впрямь худо. Со временем краснота и воспаление могут уйти. Но вот бугры и прожилки станут производить отталкивающее впечатление на любого, кто взглянет на несчастную. Вслух Мартин сказал:

— Уважаемая, не знаю, откуда вы взяли, что я способен творить чудеса? Всё, что я могу сделать сейчас — это лишь попросить Господа благословить ваше чадо, и молиться за её здоровье. Мой вам совет — смиритесь с божьим промыслом, и живите так, словно ничего не случилось. Многие люди довольны судьбой и с худшими язвами. Главное, что девочка жива, а красота в женщине — не самое первостепенное.

— Но мне же говорили о волшебном даре… — возмутилась тётушка и вскочила с колен. — Ладно, благословляйте, раз мы пришли. А потом мы поспешим. Надо разобраться с кое-какими лжецами.

Мартин подошёл к Авдотье, прочёл короткую молитву и осенил её лицо знамением. Когда он совершал это, прямо в троеперстии пробежали искорки.

— Как, дар ещё со мной? — испугался знахарь. — Значит, Синь-камень не принял его назад? Значит Геля опять в опасности? Ведь цареубийцы обязательно найдут меня, и снова будут запугивать её мучениями. И мне ведь не скрыть от них правды о своём таланте. Надо срочно выбираться из каземата и ехать в Питербурх. Я не успокоюсь, пока любимая не окажется в том месте, где её не смогут преследовать. И зачем я позволил Изоту ковыряться в своей голове?

Пока мелькали эти мысли, искорки разгорелись, а на искалеченное лицо девочки упала нежная радуга. Она гладила шрамы и следы от волдырей, и те выпрямлялись сами и себе. Вскоре на щеке осталось только розовое пятно, а все неровности исчезли. Мартин, наконец, обратил внимание на то, что творит, и отдернул руку.

— Великий Боже, — только и сумел он выдавить вслух.

Сказать, что тётушка была поражена, это не сказать ничего. Её глаза переместились даже не на лоб — на макушку. Она снова упала на колени — уже не разбирая куда. Она плакала от счастья. Она целовала край рубахи спасителя своего чада. Мартин с