А противник как будто исчез. Нет, по шоссе периодически проносились небольшие колонны машин, танков – все на восток, но непосредственно на шоссе против батальона никаких сил гитлеровцы не держали. От батальона ходили к шоссе и за него группы в разведку, но позиций противника не было нигде.

Вольхин тоже ходил один раз, на третий день, вчетвером. В основном ползком, они медленно, осторожно переползали между трупами на обочинах. В разведке Вольхин до этого не бывал, а хотелось попробовать себя и в этом. Утром лес стоял мертвый – ни пения птиц, ни шума ветра. Вообще ни звука. Пройдя кругом около километра, они не встретили ни одной живой души. Но Вольхина все это время не покидало ощущение, что кто-то на них смотрит. Он несколько раз оглядывался, всматриваясь в кусты за деревьями, – никого. Но это чувство не проходило.

По обе стороны шоссе чего только не было: машины – сгоревшие и по виду вполне исправные, убитые лошади, разбитые повозки и ящики, снарядные гильзы и противогазы, какие-то полуобгоревшие тряпки, пробитые пулями и осколками каски и то и дело трупы, трупы… Своих и очень редко чужих. С начавшими чернеть лицами, в нелепых позах, какими их застала смерть. «И все они еще несколько дней куда-то двигались, стремились…» – с холодком в душе думал Вольхин.

Он не считал себя стратегом, но все же понимал, что это шоссе, кончающееся в Москве, и по которому гитлеровцы идут от самой границы, для них сейчас важнейшая ось наступления, и, по идее, они должны бы обеспечить ее надежность. «Неужели наш батальон для них такой пустяк, что не стоит и внимания? Или у них действительно уже не хватает сил?» – думал Вольхин.

Капитан Леоненко боевые донесения в эти дни в штаб полка посылал почти одинаковые: непосредственного соприкосновения с противником так и не было. Обживаться на новом месте он не думал, поэтому и не настаивал, чтобы ячейки соединяли траншеями. Леоненко каждый час ждал приказа на наступление, гадая только, куда – на восток или на запад.

В то утро, 24 июля, Вольхин ходил на полковой пункт питания, за завтраком на батальон. У них пищу не готовили, хотя носить ее было далеко. На обратном пути они наткнулись на группу человек из десяти окруженцев – грязных, зачуханных, каких-то чумных. Окруженцы наставили на них винтовки и потребовали каши. Вольхин пытался было их образумить, что бачки они несут на целый батальон, а не себе, но окруженцы передернули затворы:

– Мы пять суток не жрали. Давай, лейтенант!

Пришлось открыть один бачок. Вольхин сам наложил им в котелки каши. Проглотив ее, чуть не трясясь от жадности, окруженцы ушли по направлению к Сожу, даже не поблагодарив.

– Ладно, командир, – утешил Вольхина сержант Мухин, – сами могли бы оказаться на их месте.

Но все равно на душе было неприятно, и Вольхин то и дело оглядывался, хотя знал, что окруженцы не могли идти за ними.

После завтрака его бойцы, сидя каждый в своей ячейке, начали курить, а Вольхин растянулся на травке у сосенки, жмурясь на солнышко.

Мимо прошли трое, одного из них Вольхин знал – сержант Алексей Самойленко, связист.

– Куда вы? – спросил его Валентин.

– Да вот, комбат послал. Что-то связи не стало с дозором.

Впереди, метрах в двухстах, в передовой ячейке сидели двое бойцов с телефонным аппаратом и постоянно наблюдали за шоссе, Вольхин это знал.

Он видел, как все трое связистов без большой охоты легли и не торопясь поползли к этой ячейке.

А минут через десять лейтенант Вольхин услышал впереди, куда поползли связисты, короткую очередь из немецкого автомата. Он поднял голову и увидел, как все трое посыльных перебежками бегут назад, потом один из них упал и больше не поднялся, а двое пробежали мимо, забирая правее, на вторую роту, в центр позиций батальона.

Вольхин спрыгнул в окопчик и быстро надел каску. А когда через полминуты он вгляделся туда, откуда побежали эти трое, то невольно задержал дыхание и оцепенел: из кустарника от шоссе вставала длинная цепь тускло блестевших касок. Во рту у него мгновенно стало сухо, но закричал он, лишь когда увидел лица и плечи немцев:

– Взвод! К бою! Приготовиться к бою, быстрее, черт возьми!

Оказалось, что, кроме него, никто – ни во взводе, ни в роте, ни, наверное, во всем их батальоне – пока еще и не заметил эту начавшуюся атаку немцев, никто не обратил внимания на ту короткую автоматную очередь.

«Ротный же у комбата, – мелькнула у него мысль. – Лавина! Лавина прет!» Так много немцев и так близко он еще не видел.

Вдруг боль схватила затылок, так у него иногда бывало, когда внезапно случалось что-то страшное. Понимая, что он явно растерялся и не знает еще, что конкретно делать, Вольхин встал в окопчике в рост, оглядываясь по сторонам – его бойцы нахлобучивали каски, кто-то натягивал гимнастерку. Густая цепь немцев шла, не стреляя, охватывая батальон полукольцом.

Сержант Алексей Самойленко до ячейки дозора не дошел метров сто, а когда увидел стену встававших касок, ужом развернулся на месте и перебежками покатился назад. Сухая короткая очередь – он ее услышал сзади – свалила одного бойца, второй, его помкомвзвода Сидоров, быстро бежал впереди. Самойленко с ужасом почувствовал, как ему в мякоть ноги впилась пуля, мгновенно в голову ударила боль, он, не помня себя, вкатился в первую же ячейку и не голосом, а нутром закричал: «Немцы! Немцы!» – в лицо сидевшему в ней бойцу, потом, не обращая внимания на боль в ноге, выскочил. Крикнул несколько раз еще, уже истошно: «Немцы! Немцы!» – и, с безотчетным страхом понимая, что сидевшие в соседних ячейках бойцы не реагируют, все словно замерли, ожидая чего-то, побежал дальше, к КП батальона. По лесу пока еще редко и только кое-где невпопад застучали винтовочные выстрелы, но их перекрывал уже совсем близкий, густой и частый автоматный треск.

Подбегая к блиндажу КП, Самойленко чуть не столкнулся с тремя ротными, разбегавшимися к своим людям, а когда оглянулся, то увидел подходящую к позициям второй роты густую цепь немцев с закатанными рукавами, что-то громко кричавших.

Вокруг блиндажа разорвалось несколько легких мин, над головой пролетели сучья и хвоя от сосен. Самойленко, чувствуя, что боль в ноге становится невыносимой – ее словно стягивало жгутом, упал. Что-то кричал комбат, над головой засвистели пули, начал было работать станковый пулемет из второй роты, потом откуда-то подальше еще один, но скоро оба замолкли.

Санитар замотал ногу бинтом прямо по галифе, помог подняться и легонько толкнул его:

– Давай отсюда, парень. Добирайся на полковой медпункт. Дорогу знаешь?

Самойленко, стараясь не нажимать на раненую ногу, быстро пошел, пригибаясь пониже, в сторону Сожа. Отойдя метров на двадцать, он услышал, как внезапно прекратился треск автоматов и редкие винтовочные выстрелы в центре обороны батальона, это и заставило его оглянуться. Он замер и, невольно содрогаясь всем телом от ужаса и стыда, закричал: человек тридцать наших, почти все в одном нательном белье, стояли в рост в своих ячейках, поднимая руки вверх.