Какой же тогда к едреням «случайный прохожий»?

Фары машины осветили его. «Шестёрка» повернула налево, к Калиновского, и удалилась, набирая скорость. В лучах уличных фонарей было хорошо видно: заднее правое колесо начало спускать. Водительницу, судя по всему, данное обстоятельство ничуть не смутило.

— Во коза! — раздражённо бросил Лёха, вынырнув из темноты. Он добавил пару совсем непечатных выражений. — Надо было под переднее гвоздь совать! Тогда бы руль из рук выкручивало, даже последняя дура не смогла бы не заметить. Ну я ей…

— Два прокола как-то слишком, не находишь? — спросил Егор, едва сдерживая стук зубов от холода.

Но Лёха закусил удила. Видимо, собственная неудача с попыткой знакомства, подкреплённая подначками Гаврилыча, требовала отмщения. Хотя бы руками или каким-то другим органом практиканта.

— Завтра приходи утром без четверти девять к её дому. У неё не заведётся мотор. Придёшь — поможешь, вот и познакомишься.

— А потом подожжешь ей квартиру и предложишь мне вынести даму из огня?

— Я на себя самое трудное беру, ты — самое приятное, — огрызнулся опер. — Всё, пока. Отдыхай. Гандоны не забудь.

В отношении конрацептивов Егор предпочёл бы не спешить и, наверно, ограничиться конфетно-букетным этапом отношений. Не сказать, что ему очень важно было хранить верность Настюхе. Но, тем не менее, он чувствовал, что к ней привязался, хоть знакомы какую-то неделю.

Вчера после тренировки и встречи с гэбистами зашёл к ней, та радостно кинулась на шею и с ходу сообщила, что сдала какой-то охрененно трудный зачёт. Видно, искренне считала, что отныне всё, её касающееся, имеет значение и для него. А он не стал отрицать, отгораживаться. Наоборот, ему была приятна эта доверчивость.

Сегодня перед обедом зашёл в клуб им. Дзержинского на Комсомольской, в билетные кассы. Убедившись, что никто не видит, скользнул в боковую дверь. Там рассказал прапорщику в фуражке с синим околышем к кому и зачем. А получив у Сазонова нужные сведения о Бекетове и его окружении, к сожалению — скудные, потратил ещё несколько минут на изучение афиши. Действительно, шикарная подборка ретро-кино, и советского, и зарубежного. Насте понравится… Но в театр на Андрея Миронова и Александра Ширвиндта поведёт, наверно, пока ещё незнакомую девицу-торгашку с прибалтийскими именем-фамилией, если та согласится.

После провала охоты на секретаршу он поехал домой, в общежитие. Сбросив пальто и перекинувшись парой слов с пацанами, поднялся на четвёртый.

Удача хоть тут. Настя была одна.

— Заходи! Как удачно. Мои не скоро будут, — она схватила его за руки и ойкнула. — Ты совсем холодный! Горячего чаю хочешь?

— Горячего чаю и горячего… всего остального. Но вдруг придут?

— Они подрабатывают. Варя помогает обеспеченной семье — с дитём сидит или с собакой их гуляет, Марыля — репетиторством, Ядя — переводами. Я одна — тунеядка, мне родители помогают. Могли бы и больше, но не хочу. Девочкам будет обидно.

Егор прижал её к себе. У него в университете расслоение было ещё глубже. Диапазон простилался от едва добывавших деньги на обучение до детей олигархов-лайт с Рублёвки. Настя — такой себе «мажор». Но что ведёт себя сдержанно и не дразнит соседок — правильно.

Она с готовностью обвила его шею руками.

— Хочешь, давай быстро, если боишься, что нас застукают.

— А ты?

— Сделаю тебе приятное. От меня не убудет.

—— Не-ет. Я не до такой степени эгоист.

Впрочем, медлить он не стал. Запер дверь и выключил свет. Потом пошёл в атаку, распахнув её домашний халатик. Уложил на кровать и принялся стаскивать трико, с досадой отметив, сетка будет скрипеть как в его комнате до апгрейда дверью. Значит, нужно нечто особенное, чтоб девочка не обращала внимания на скрип.

— Что ты делаешь? — зашипела она. — Бесстыжий!

— Чем выше любовь, тем ниже поцелуи. Это песня такая, ансамбля ВИА Гра, потом спою, а пока не мешай и расслабься.

Он заставил её убрать руки, защищающие последний бастион. Стесняешься? Ладно. Уж шаловливым пальцам, как в молодёжи в песне «Широка странная моя родная», везде у нас дорога.

Девушка схватила подушку и, выдернув её из-под головы, зажала себе лицо. Ослабленный подушкой, оттуда донёсся сладостный стон.

Не теряя ни секунды, чтоб не прервалось прекрасное, парень оказался сверху, после чего сорвал подушку и перехватил ахи-охи своими губами.

Все же самый сладкий поцелуй — не до и не после, а во время…

— В американских фильмах, где не вырезали самое интересное, после этого лежат на спине и курят.

— Для чего? — отдышавшаяся Настя запахнула халат и опёрлась на локоть.

— Для полного кайфа.

— Тебе мало кайфа? Давай повторим.

В голосе проскользнула лёгкая обида. Пришлось исправлять положение — объятиями и новыми поцелуями.

— Я не курю. И с тобой мне очень-очень хорошо. А идея повторить — вообще классная. Но вдруг кто-то всё же вернётся раньше и обзавидуется? Варя по доброте своей удушит ночью подушкой.

— Не удушит. Будет сама лежать и всхлипывать. У неё слёзы проливаются на раз. По любому поводу.

— А завтра девочки работают? Праздник же.

— Какой?

— С седьмого на восьмое января Рождество Христово, — словно спохватившись, Егор добавил: — Комсомольское.

— Комсомольское? Ты неисправим… И исправлять тебя не собираюсь, — её глаза задорно блестели в полумраке, освещённые только уличным фонарём через занавески. — Только учти, активист, я — западенка. Коляды у нас католические, они перед Новым годом. Narodził się Bóg dziecina w Betlejem[1], — последнюю фразу она пропела. — Я — крещёная в костёле. А ты, идейный атеист, сам-то крещёный?

Вопрос застал врасплох. Московского Егора крестили в 2000-м году, а местного… Но, если так, душа важнее, куда бы она не вселилась.

— В православие. Но я ответственности не несу! Не мог же, упираясь младенческими ножками-ручками, орать: верю не в Бога, а только в бессмертное учение Маркса, Ленина, Сталина и Хрущёва, отстаньте, мракобесы поповские… Хотя — орал. Родители говорили, крикливый был. С младенчества готовился к комитету комсомола.

— Иногда я не понимаю, во что ты веришь, во что не веришь… У тебя через фразу — Ленин, Родина, партия, комсомол. И сплошные шуточки. Хоть что-нибудь воспринимаешь всерьёз?

— Тебя. И сейчас всерьёз за тебя возьмусь!

Он наплевал на осторожность и на возможный стук в дверь в любую секунду, исполнив угрозу. Потом начал собираться.

— Егор! Я узнаю, будут ли девочки завтра вечером.

— Узнай. Если не