изобиловавших особыми воздушными эффектами. Дидло, по существу, и изобрел эти полеты на сцене («летит, как пух от уст Эола»), которые стали не просто трюками, а выражением новой балетной поэтики.

Пушкин вспоминал об Истоминой, находясь в южной ссылке, как раз в то время, когда она блистательно танцевала в новых балетах Дидло, созданных по мотивам его произведений – «Кавказском пленнике», где она исполняла роль черкешенки (1823 г.), и в «Руслане и Людмиле», где, естественно, была Людмилой. В этих ролях Пушкин ее не видел, а в строках «Евгения Онегина» воспроизвел неизгладимое впечатление от балета «Ацис и Галатея», где в 1816 году она дебютирована в роли Галатеи. Именно ей он дал почетный титул «русской Терпсихоры»: она исполняла роль Терпсихоры в пьесе Шаховского «Новости о Парнасе», и об этой ее работе высоко отзывалась критика.

Авдотья Ильинична Истомина

По-настоящему карьера Истоминой и началась с того времени, когда Петербург увидел ее глазами Пушкина.

Девочкой попала она в класс крупнейшего педагога, постановщика, новатора балета Шарля Дидло. С ним русский балет вышел на путь новаций, получил европейское признание. Француз по происхождению, этот артист сочетал в себе безупречное владение европейской хореографией своего времени с чутким пониманием русской музыки и танцев. Дидло создал новую балетную технику, привнес новые сценические приемы. Для осуществления творческих замыслов ему необходима была балерина, не похожая на прежних танцовщиц. Такую балерину он и нашел в Истоминой. Девочка показалась ему способной претворить на сцене самые дерзкие новации, – она идеально совмещала в себе редкую грациозность и мастерство комедийной и драматической актрисы.

Дуня Истомина родилась в один год с Пушкиным, в январе 1799 года, а через шесть лет девочку приняли в Петербургское театральное училище. Занятия шли успешно, и Дидло был доволен своей способной ученицей. Однако грянула война 1812 года, и он вынужден был на некоторое время покинуть Россию. Преподавала в училище теперь замечательная актриса Евгения Ивановна Колосова, мать А. М. Каратыгиной, о которой мы уже говорили. Евгения Ивановна не только была блестящей танцовщицей, но и хорошо усвоила методику Дидло. Она и взяла себе Истомину.

По окончании Отечественной войны и французского похода Дидло вернулся в Петербург и снова приступил к работе в балете. Именно тогда, в 1816 году, и был поставлен балет «Ацис и Галатея».

Пушкин коротко познакомился с Истоминой, видимо, на «чердаке» Шаховского, обширные познания которого в области сценического искусства, умение вести оживленную беседу привлекали к нему множество людей. Истоминой нравились эти шумные, далеко за полночь заканчивавшиеся, вечера. Эти беседы заменяли ей книги, к которым она так и не приохотилась, давали пищу ее неразвитому, но пытливому уму. Ни одна из актрис пушкинской поры чаще Истоминой не бывала в кругу поэтов.

30 января 1823 года Пушкин пишет из Кишенева брату: «Благоразумный Лёвинька!.. Пиши мне о Дидло, об Черкешенке Истоминой, за которой я когда-то волочился, подобно Кавказскому пленнику…».

В творчестве Пушкина она, кроме «Евгения Онегина», осталась в плане ненаписанной им повести «Две танцовщицы» и в замысле «Русского Пелама».

Но о театре – хватит!

У нас теперь не то в предмете:

Мы лучше поспешим на бал».

«Евгений Онегин», гл. 1, стр. XXVII.

Танцевальные вечера Пушкин любил еще в Лицее, где воспитанников приучали к светскому образу жизни. С сентября же 1817 года он не только посетитель домашних танцевальных вечеринок, но и участник вечеров и балов в домах Голицыной и Лавалей, в круговороте света. Три послелицейских года он с неоглядностью, свойственной юности, глотает воздух личной свободы, чего был лишен в Лицее.

В семействе Лаваль Пушкин был частым гостем. Великолепный их дом на Английской набережной, 4, два спящих льва на ступенях. Описание ценнейших коллекций, украшавших его, можно найти в путеводителе по Петербургу за 1840 год. Обширная библиотека хранила собрание старинных гравюр и книг. Пушкин, видимо, знал и Карла Августовича Воше, библиотекаря и секретаря Ивана Степановича Лаваля, сопровождавшего дочь Лавалей, Екатерину Ивановну Трубецкую, в ее поездке к мужу в Сибирь[152]. Гостеприимные «субботы» и «среды» Лавалей привлекали множество гостей. Бывали дипломаты и сановники, художники и музыканты. Здесь Карамзин читал неопубликованные главы из «Истории государства Российского». Пушкин читал здесь свою оду «Вольность»[153]. Среди его слушателей был и кн. Николай Борисович Голицын, прелюбопытная личность – участник Отечественной войны, военный историк и богослов, музыкант и литератор. За участие во взятии Парижа он был награжден именной шпагой с золотым эфесом и надписью «За храбрость». (Оружие это сейчас хранится в Эрмитаже.) Голицына никто не призывал на войну, никто не приказывал принимать участие в самых опасных операциях. Он считал, что только исполняет свой долг. После взятия Парижа, находясь в составе русских войск в Западной Европе, Голицын в свободное время занимался изучением искусств, литературы, философии и, прекрасный виолончелист, выступал в любительских концертах, сочинял музыку.

Голицын прославился и как музыкальный критик, создавший ряд блестящих критических статей. С Бетховеном, которого Николай Борисович считал одним из гениев современности, князь переписывался четыре года. Он оказывал композитору материальную и моральную поддержку. Людвиг ван Бетховен написал по его заказу и посвятил ему три струнных квартета (так называемые голицынские квартеты). И последовательная музыкально-пропагандистская деятельность Голицына принесла свои плоды: музыка Бетховена заполнила концертные залы и салоны России. В конце жизни Голицын вспоминал, что ему «пришлось перетерпеть немало насмешек, сарказмов, упреков за эту, так называемую, “бетховенскую мономанию”». И с гордостью заключал: «Моя настойчивость принесла плоды: не прошло и десяти лет, как музыка Бетховена, ранее считавшаяся абсурдной, неуклюжей, заполнила салоны и концертные залы нашей столицы».

В совершенстве владея французским языком, обладая поэтическим дарованием, князь переводит стихи А. С. Пушкина, И. И. Козлова, некоторых других, за что удостаивается высоких похвал авторов. Так, 10 ноября 1836 года Пушкин благодарил Голицына в письме за перевод стихотворения «Клеветникам России».

В доме Лавалей Пушкин встречался и с замечательной певицей Екатериной Петровной Луниной, двоюродной сестрой будущего декабриста Михаила Лунина, впоследствии графиней Риччи.

Лунина много путешествовала, была во Франции, Германии, хорошо знала музыку и обладала прекрасным голосом. В Париже, в салоне королевы Гортензии (супруги короля Голландии Луи Бонапарта, брата Наполеона), она имела такой успех, что Наполеон просил ее петь в дружеском кружке в Тюильри[154].

По семейным преданиям, «очень гордилась Лунина тем, что она пела много раз при Пушкине». У нее хранилась вырезка из письма Пушкина, неизвестно кому адресованного, где он пишет: