«Еду сегодня в концерт великолепной, необыкновенной певицы Екатерины Петровны Луниной»[155].

Хозяйка салона Лавалей, Александра Григорьевна, урожденная Козицкая, родная сестра хозяйки дворца Белосельских-Белозерских Анны Григорьевны Белосельской-Белозерской, блестяще образованная, умная, с удовольствием видела у себя молодого поэта. По мнению исследователей, в наброске повести «Гости съезжались на дачу» одна из сцен происходит на даче Лавалей[156], а в наброске «Мы проводили вечер на даче» прототипом одного из персонажей явилась дочь Лавалей, Александра Ивановна Коссаковская[157]. На листе пушкинской рукописи есть карандашный набросок портрета Ивана Степановича Лаваля, под ним, по-французски, подпись – «Lawal»[158].

Еще в 1817 году, отшучиваясь от А. И. Тургенева, Пушкин напоминает ему его собственные «огрехи»: «С улыбкой дремлешь в Арзамасе / И спишь у графа де-Лаваль».

А недалеко от дома Лавалей находилось и место службы Пушкина – Коллегия иностранных дел, куда он был определен по окончании Лицея. Министр народного просвещения А. Н. Голицын известил управляющего Министерством иностранных дел К. В. Нессельроде о том, что царь определил окончивших Лицей А. М. Горчакова, С. Г. Ломоносова, Н. А. Корсакова, П. Ф. Гревеница, В. К. Кюхельбекера и А. С. Пушкина в Коллегию иностранных дел.

Двухэтажный, протяженный по фасаду, дом на Английской набережной, 32, где помещалась коллегия, был куплен казной у князя Куракина в 1764 году. В конце XVIII века архитектор Дж. Кваренги переделал главный фасад и украсил его полуколоннами, а над фронтоном установил три статуи.

Коллегия – одно из самых многолюдных учреждений столицы. Здесь можно было числиться и практически не служить. 13 июня 1817 года вновь поступивших, в том числе и Пушкина, приводят к присяге, проходившей в торжественной обстановке.

Пушкин, числившийся при Коллегии переводчиком, появлялся там лишь изредка: дипломатическое поприще не привлекало его. Еще в Лицее он определил свой путь в стихотворении «К другу стихотворцу»: «И знай, мой жребий пал, я лиру избираю…».

Привлекал его тогда и дом на набережной реки Мойки (ныне – № 40). Там, в гостинице Демута, жил один из самых блистательных людей своего времени – «офицер гусарский» Петр Яковлевич Чаадаев, писатель, философ, позднее – автор «Философических писем». Их знакомство началось в 1816 году, в Царском Селе, в доме Н. М. Карамзина, встречи продолжались в Петербурге до высылки поэта на юг, а затем возобновились в Петербурге и Москве после возвращения Пушкина в столицы. Их беседы на политические темы нашли отражение в трех посланиях Пушкина: в 1818, 1821 и в 1824 годах. Наиболее популярное из них то, где есть такие слова:

Пока свободою горим,

Пока сердца для чести живы,

Мой друг, отчизне посвятим

Души прекрасные порывы!

Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!

По воспоминаниям Ф. Ф. Вигеля, в гостинице, в кабинете Чаадаева, висел портрет хозяина, на котором были стихи Пушкина:

Он вышней волею небес

Рожден в оковах службы царской,

Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес,

А здесь он – офицер гусарский.

Чаадаев принимал участие в хлопотах о смягчении участи Пушкина в связи с его высылкой. 18 июля 1821 года Пушкин, обращаясь к Чаадаеву, писал в дневнике: «твоя дружба мне заменила счастье»…

Встреча с самостоятельной жизнью после Лицея, безудержная свобода, бурное разнообразие впечатлений, которые все, помимо его воли, шли в копилку поэтического творчества и нашли свое отражение во многих произведениях, написанных спустя много лет, – вот что такое послелицейский период в жизни Пушкина. В уже цитировавшейся нами восьмой главе «Онегина» он скажет потом:

И я, в закон себе вменяя

Страстей единый произвол,

С толпою чувства разделяя,

Я Музу резвую привел

На шум пиров и буйных споров,

Грозы полуночных дозоров;

И к ним в безумные пиры

Она несла свои дары

И, как вакханочка, резвилась,

За чашей пела для гостей,

И молодежь минувших дней

За нею буйно волочилась, —

А я гордился меж друзей

Подругой ветреной моей.

«Евгений Онегин», гл. 8, стр. III.

В 1820 году оборвался этот безмятежный период жизни поэта. За «страстей единый произвол», за «буйные споры» он, благодаря заступничеству друзей, не был сослан в Сибирь, как предполагалось, а только откомандирован в Кишинев, в распоряжение генерал-лейтенанта Ивана Никитича Инзова. Потом был перевод в Одессу, под начало М. С. Воронцова, затем – ссылка в Михайловское…

И вернулся он в Петербург спустя долгие шесть лет.

Но я отстал от их союза

И в даль бежал… она за мной.

Как часто ласковая Муза

Мне услаждала путь немой

Волшебством тайного рассказа!

«Евгений Онегин», гл. 8, стр. IV.

Михаил Иванович Глинка

В нашей программе «Вечера на Фонтанке» Михаилу Ивановичу Глинке должно было принадлежать первое место. Именно со знакомства с материалами о нем зародилась идея проследить жизнь и деятельность интересных личностей, чья судьба так или иначе пересекалась с Фонтанкой.

В самом низовье Фонтанки, за Калинкиным мостом, на левом ее берегу стоит двухэтажное здание буквой «П», в центре – корпус с мезонином, перекрытым треугольным фронтоном, а между подходящими к самой набережной реки флигелями дома – садик со старинными липами. Типичная городская усадьба конца XVIII века в стиле русского классицизма – дом надворного советника Отто. Современный его адрес: набережная Фонтанки, дом № 164.

В начале 1817 года Министерство просвещения постановило открыть при Главном педагогическом институте, существовавшем в Петербурге с 1804 года, Благородный пансион. По положению это было привилегированное учебное заведение для дворян, призванное давать своим питомцам такое общее образование, которое открывало бы им доступ к ученым занятиям по той или другой специальности, а также готовить молодых людей к государственной службе.

Дом № 164 по набережной Фонтанки

1 сентября 1817 года в доме надворного советника Отто и был открыт Благородный пансион при Главном педагогическом институте.

2 февраля 1818 года сюда был зачислен Михаил Глинка – сын помещика села Новоспасское Ельницкого уезда Смоленской губернии Ивана Николаевича Глинки. «Когда мы въехали в нашу северную столицу, – пишет Глинка, – вид огромных стройных домов и улиц произвел на меня волшебное действие, и долго, долго