Московскую публику интересовали и оказавшиеся в эмиграции видные политики (прежде всего Керенский), а также агенты Кремля (в частности Плевицкая) и «невозвращенцы» (В. А. Кравченко, Ф. Ф. Раскольников). Ленинградцы больше спрашивали о «петербуржцах» – Бродском и Ирине Одоевцевой. Ожидалось, что на вечере будет присутствовать подруга Берберовой по студии «Звучащая раковина» И. М. Наппельбаум, но она прийти не смогла. Сама Берберова, однако, уже с ней повидалась, навестив Наппельбаум сразу по приезде в Ленинград[334].

Несмотря на исключительно напряженный темп, в котором Берберова жила эти две недели в России, она делала краткие записи в маленьком блокноте, отмечая, где в этот день была, включая редакции журналов, где выступала, кому дала интервью (а интервью она давала практически каждый день) и с кем встречалась. Видимо, Берберова собиралась позднее перенести эти записи в тетрадь и, возможно, расширить, но сделать это не собралась, а просто вложила в тетрадь листки из блокнота.

20 сентября Берберова улетела в Париж и до конца сентября пробыла во Франции, а затем вернулась в Принстон.

* * *

От поездки в Россию Берберова чрезвычайно устала и за десять дней отдыха во Франции от усталости не отошла. О том, чтобы продолжить вести дневник, речь явно идти не могла, и даже переписка на какое-то время практически прекратилась. А потому о главных событиях жизни Берберовой в следующие восемь месяцев мы узнаем из записей Юбера Ниссена, с которым она каждое воскресенье говорила по телефону.

Одним из важных событий осени 1989 года был визит к Берберовой Мстислава Ростроповича. В начале октября он приехал к ней в Принстон, они долго беседовали, и часть этой беседы под названием «Дуэт изгнанников» Ростропович поместил в сдвоенный номер французского издания Vogue (декабрь 1989 – январь 1990), который он сам редактировал (рождественские номера журнала составляли, по давней традиции, знаменитости разных профессий)[335]. Как Берберова рассказала Ниссену, Ростропович спросил ее, ехать ли ему на гастроли в Россию, и она твердо сказала, что обязательно ехать[336]. И хотя Ростропович какое-то время еще колебался, он вскоре в Россию отправился.

В дневнике Ниссена также отмечено, что на начало ноября у Берберовой было запланировано серьезное светское мероприятие. Диана фон Фюрстенберг собиралась устроить прием в ее честь в своей нью-йоркской квартире.

Позвонив Берберовой в двадцатых числах октября, фон Фюрстенберг сообщила ей о своих планах и просила обязательно приехать, сказав, что уже пригласила много интересных людей, жаждущих с ней познакомиться[337]. И хотя сил у Берберовой было по-прежнему мало, она не сочла возможным ответить отказом. К тому же фон Фюрстенберг проявила нешуточную заботу: она сняла номер в отеле, где Берберова могла отдохнуть и до, и после приема, а также прислала за ней лимузин. Эта последняя деталь произвела на Берберову особое впечатление, чем она не преминула поделиться с Ниссеном: «Еще несколько лет назад никто бы не стал присылать за мною машину, никого бы не волновало, как я буду добираться»[338].

Вернувшись в Пристон, Берберова доложила Ниссену, что фон Фюрстенберг созвала огромное количество народа. Там, в частности, присутствовал Бродский, но на этот раз он был в плохом настроении, и приятного общения не получилось. Зато у Берберовой был долгий и интересный разговор с Эдом Кочем, тогдашним мэром Нью-Йорка[339]. На том же приеме была сделана фотография сидящей в кресле Берберовой и примостившейся рядом фон Фюрстенберг. Эту фотографию фон Фюрстенберг поместит позднее в свою автобиографическую книгу. В подписи под фотографией будет кратко рассказана история ее знакомства с Берберовой, названной «выдающейся русской писательницей, уехавшей из России с Горьким (sic! – И. В.)»[340].

Позвонив Берберовой перед Новым годом, чтобы поздравить ее с наступающим праздником, Ниссен с удивлением обнаружил, что в новогоднюю ночь она будет одна. Ему, очевидно, не приходило и в голову, что Берберова уже много лет проводила Рождество и Новый год в одиночестве. Она неизменно настаивала, что такая ситуация ее полностью устраивает, и даже записала в своем дневнике в одну из новогодних ночей: «Хорошо быть одной. Не надо делать усилий, не надо притворяться и тратить силы по пустякам»[341].

И все же трудно поверить, что Берберова была совершенно искренна даже сама с собой. Уж больно горячо она заявляла, что терпеть не может Рождество и Новый год, считая их «самыми скучными днями в году»[342]. Похоже, что в эти традиционно семейные праздники отсутствие детей и внуков уже не казалось Берберовой «главным подарком», за который, по ее уверениям, она «с утра до вечера благодарна судьбе»[343]. Свою нелюбовь к Рождеству и Новому году она была склонна объяснять тем досаднейшим обстоятельством, что в эти дни закрыты все библиотеки.

31 декабря Берберова обычно подводила итоги за год, но в 1989-м не оставила даже самой краткой записи. Причиной было сильнейшее переутомление, от которого она продолжала страдать и в первые месяцы 1990 года. Настроение, видимо, также портило то, что ситуация с фильмом по повести «Аккомпаниаторша», который должен был делать Клод Миллер, оставалась по-прежнему непроясненной. Берберова удивлялась и возмущалась, а Ниссен не мог ей сказать ничего утешительного. Ему удалось узнать только то, что Миллер долго находился в депрессии, работа над фильмом была приостановлена, но вроде бы скоро должна возобновиться[344].

В начале марта, однако, Ниссен смог порадовать Берберову приятной новостью, правда, из совсем другой области. Было объявлено, что за свою автобиографию она получила французскую литературную премию Гутенберга. Учредители премии сочли «Курсив мой», изданный в «Actes Sud», лучшим произведением документального жанра, вышедшим во Франции в 1989 году[345].

Предполагалось, что Берберова прилетит в Париж, чтобы лично получить эту премию, но в последний момент она отменила полет из-за плохого самочувствия. Берберова попросила Ниссена получить эту премию за нее, а заодно сочинить и благодарственную речь, на которую в тот момент у нее тоже не было сил[346].

Торжественное вручение премии Гутенберга состоялось 21 марта, и после окончания церемонии Ниссен позвонил Берберовой, чтобы отчитаться. Она, естественно, начала разговор с выражения благодарности, но затем сообщила, что получила за это время интереснейшее известие.

Один из знакомых Берберовой по Принстону, близко друживший с Жаклин Кеннеди-Онассис, дал ей прочитать французское издание «Аккомпаниаторши», и повесть ей очень понравилась[347]. Берберова тут же надписала и отправила Кеннеди-Онассис несколько других своих книг, изданных в «Actes Sud», и та немедленно откликнулась чрезвычайно любезным письмом. Кеннеди-Онассис благодарила Берберову за дарственные надписи и, конечно, за сами книги, добавляя, что «ей не терпится начать их читать»[348].

И Берберова, и Ниссен отлично понимали, что содействие Кеннеди-Онассис, работавшей в это время в крупнейшем американском издательстве «Doubleday», может помочь решить проблему, которую решить пока не удавалось. Ниссен, получивший к тому времени права на большинство произведений Берберовой, подписал уже немало контрактов с итальянскими, немецкими, британскими и другими европейскими издателями, но американцы, как ни странно, не проявляли интереса. Теперь же появилась надежда, что дело сдвинется с места.

И действительно, повести Берберовой произвели на Кеннеди-Онассис столь сильное впечатление, что она предложила составить из них сборник и попробовать его издать в «Doubleday». Когда ее начальство отклонило этот проект, усомнившись в его прибыльности, Кеннеди-Онассис тут же сосватала книгу в меньшее по размеру, но не менее престижное издательство «Alfred A. Knopf», лично позвонив его