— Он был на похоронах Альбрехта, — сказал Готфрид, надеясь, что вместе с Дитрихом они смогут распутать эту сеть.

— Кого? — переспросил тот вместо блистательной гипотезы.

— Мастера, который мою шпагу выковал. Ну, друг моего отца.

— А-а-а-а… — протянул Дитрих, сворачивая на Доминиканерштрассе и разбрасывая ботинками дорожную грязь. — Значит скорняк точно к этому причастен.

Дитрих был бы гением, если бы не был таким бараном.

— Я знаю, — сообщил ему Готфрид.

— Да я про то, что они были знакомы с твоим Альбрехтом. Что-то тут не чисто. Думаешь, твою Эрику прямо на похоронах опоили?

— После. Я видел, как она возвращалась с них.

Дитрих задумался.

— Значит так и есть, если только она не пригласила братьев-ведьмаков к себе на праздник, — и он скривился в подобии зловредной усмешки, вытянув лицо вперёд.

Они всегда возвращались из пивной вместе по Ланге штрассе. И этим вечером всё было как всегда — они распрощались в начале Геллерштрассе. Дитрих пошёл дальше, а Готфрид свернул, будто бы к своему дому.

На самом же деле он прошёл мимо него и снова отправился в Труденхаус через тёмные вечерние переулки.

У дверей стоял жалкий мужичок, комкавший в руках шляпу и жалобно глядя в глаза приближающемся охотнику на ведьм. Наверное просился внутрь, но его не пустили. И правильно сделали.

— Герр инквизитор, помогите, пожалуйста, — начал он, однако Готфрид направился мимо него, поэтому мужичок в отчаянии продолжил: — Помогите, Господом Богом молю! Жену мою позвольте повидать… а можно ли её как-то вызволить?

— «Все, кто вступает в союз с дьяволом, подлежат пытке, казни огнём и конфискации имущества» — процитировал Готфрид эдикт императора Максимилиана от 1611 года. С этими попрошайками можно разговаривать только так — холодно и односложно. Да и по-другому он не мог.

Путцер сидел в своей камере и всё так же пялился на Готфрида ненавидящим взглядом. Словно не его сегодня пытали. Словно Готфрид в последний раз заходил сюда минуту назад.

— Ну что, скорняк? Ты ответишь на мой вопрос?

Скорняк молчал.

— Ну? — Готфрид нахмурился, но попытался придать голосу теплоты. — Кто такая Эрика Шмидт? Почему для ритуала понадобилась именно она? Ты должен признаться, иначе этот безумец Дитрих убьёт тебя. А так я могу ходатайствовать, чтобы тебе смягчили пытки или вообще протащить свидетелем.

Путцер молчал ещё какое-то время, а затем, скривившись в ядовитой ухмылке, заорал истеричным голосом:

— Да потому что она ведьма! Невеста дьявола! Она ведьма, ведьма!..

С большим трудом Готфрид сдержался, чтобы хорошенько не отходить скорняка сапогами. Вместо этого он резко развернулся и хлопнул дверью.

Слава Богу! Слава Богу, что проклятый колдун не стал её выгораживать! Слава Богу, что он начал так истошно орать, кривясь в своей дурацкой улыбке! Не знаешь ты, Рудольф Путцер, как выдают настоящих ведьм. Какие муки нужно вытерпеть, чтобы вот так указать на своего друга. И какие муки нужно вытерпеть, когда укажешь. А твоя ложь лишь подтверждает чистоту Эрики. На этом Готфрид пока успокоился. Покоя ему не давало другое — то, что он проспал до полудня, мучаясь кошмарами!

Эта дрянь ему снилась из-за Эрики — обманывать себя он больше не мог. Не было Эрики, не было снов. Появилась Эрика — начались сны, пусть и не сразу. Сегодня он проспал до полудня, а вдруг завтра он вообще не проснётся? Он будет день и ночь смотреть сны о ней. И никто не сможет его разбудить. Если судить по тому, с какой лёгкостью дьявольские силы продержали его в мире кошмаров сегодня, то сомнений в том, что они могут продлить это мучение надолго, не оставалось.

Дома Готфрид был мрачен как туча. Вошёл, даже не поздоровавшись с Эрикой, хлопнул дверью, быстро разделся и принялся растапливать камин. Ночь предстояла длинная, а на улице собирался дождь.

Он уже всё решил, он уже знал, что будет делать.

— Всё хорошо? — спросила Эрика, подняв на него глаза, полные тревоги.

— Да, всё нормально, — ответил он, разжигая огонь тонкой лучиной.

Она ещё немного помолчала и вернулась к своему делу. Готфрид искоса проследил за ней: прибрав во всём доме и приготовив ужин, она не нашла ничего лучше, как заняться шитьём.

— Что ты шьёшь?

Эрика подняла глаза.

— Я сходила сегодня за материей решила сшить нам новые шторы — эти-то уже все истрепались. Надо здесь подшить, а тут сделать петельки…

«Нам»? Как много значило сейчас это слово.

— Ничего, что я уходила? — спросила она тихо.

Готфрид только пожал плечами. Ему жутко хотелось спать, и не хотелось вступать ни в какие пререкания.

Однако он поднялся.

— Есть у нас что-нибудь на ужин?

— Конечно, — Эрика отложила шитьё и принялась выставлять на стол ещё тёплую снедь.

Пока она хозяйничала, Готфрид взял в руки будущие шторы. Они были бордовыми, его любимого цвета, из плотной, тяжёлой ткани. Хорошая защита от солнца и любопытных глаз. Не такие пышные, как в кабинете у герра Фёрнера, но тоже очень даже ничего.

Потом он сел за стол, а она продолжила шить. Рассказать ей о том, что он решил сделать? Она ведь всё равно узнает.

И с этого момента всё в их жизни пошло наперекосяк.

— Знаешь, я решил не спать этой ночью, — сказал он.

Эрика оторвалась от своего дела и подняла взгляд.

— Сегодня я проспал до полудня. А вдруг завтра я совсем не проснусь? Меня замучили эти ужасны сны… если бы ты знала, что я вижу каждую ночь… — он отвёл взгляд. — Наверное, лучше не спать совсем?

— Что? — переспросила она с тревогой, но он промолчал и снова принялся есть. — Может быть сегодня ты всё же попробуешь выспаться, чтобы завтра…

— Нет, — Готфрид помотал головой. — Я уже решил. Лучше совсем не спать, чем каждый вечер бояться, что не проснёшься утром.

— Человек не может совсем не спать, — сказала она.

— Я знаю, — кивнул он. — Но постараюсь. Хотя бы пару дней, чтобы забыть это всё… всю эту дрянь.

А про себя сказал: «Прости меня, Господи, если иду против воли Твоей, но не могу иначе, потому что я слаб, я всего лишь человек. Я не могу сделать, как ты просишь, и потому достоин самого сурового наказания».

— Что будешь делать всю ночь?

— Сидеть у огня, — пожал он плечами. — Сначала хотел в пивную пойти, но от пива только больше спать хочется. Эту ночь постараюсь не заснуть, потому что… потому что не хочу.

Он не смог признаться ей, что ему тяжело видеть в снах её, а не сами видения.

— Да, наверное, лучше так. А я хочу с тобой. Можно?